Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— Зачем так говоришь? Дурно говорить, зачем? Мало, мало думай надо.

— Думай, думай! Что там ни думай, а вот приказал и все. Так по глупости и Европы не увидишь. И до Берлина не дойдешь. С такими командирами…

— Командир здесь ни при чем, — тихо и рассудительно говорит Лукьянов. Командир посылает. А подчиненному кажется, что несправедливо. Почему именно его? Психологическая неподготовленность. Обычный конфликт на войне.

Лешка несколько удивленно вглядывается в спокойное лицо Лукьянова, что-то старается понять, затем говорит:

— Ну уж ерунду отколол. Коли приказ правильный, так я его нутром понимаю. А если нет, так уж ты мне не докажешь. Как ни крути!

— Зачем доказывать, — пожимает плечами Лукьянов. — Приказы не доказываются. Тут важны не доказательства, а конечный результат.

— Ох, какой ты умный, гляжу, — начинает злиться Лешка. — Результат! Ты бы сказал это комбату. Может, он тебя командиром поставил бы.

Лукьянов пожимает плечами.

— Что с вами спорить не по существу!

— Подумаешь, нашелся «по существу»! Умник такой! Думаешь, я глупее тебя? Вот дудки! Я, брат, институтов не кончал, но и не сдавался! Как ты!

Гримаса боли дергает лицо Лукьянова, он болезненно сжимает губы и медленно опускает голову. Это меня коробит. Ах ты, негодяй! В осторожной тишине я отчетливо говорю:

— Сволочь ты, Задорожный! И подлец!

Лешка медленно с обозленным лицом поворачивается ко мне.

— Это почему я сволочь? Что я, неправду сказал? Едва сдерживая в себе ненависть, я гляжу на Лешку.

— Ай-ай, нехорошо! — кивает головой Попов. — Очень много нехорошо…

Лешка взрывается.

— Пошли вы все к черту! Вот дождетесь завтра — будет вам хорошо! До чертиков!

Он вскакивает и, отойдя, садится на другом бруствере. Попов смотрит не него и качает головой:

— Ах, ах — нехорошо! Ах нехорошо.

Затем, вслушавшись в ночную тишину, говорит мне:

— Лозняк! Часовой надо. Слушать надо. Хорошо слушать. Что-то много, много нехорошо там, — указывает он в сторону врага.

Я поднимаюсь с бруствера.

* * *

С автоматом на плече бреду возле огневой. Поглядываю на луну. В душе озабоченность.

Ночь тихая. Где-то вдали слышится дробь пулемета. Далеко в стороне вспыхивает и гаснет в небе пятно — отсвет далекой ракеты. Ну бруствере возле орудия маячат три тусклых фигуры.

Небольшая забота — ходить часовым на огневой, когда никто из наших не спит, ходить и думать. Особенно когда ты взволнован. А поступок Лешки действительно взбудоражил меня. Не знаю, почему я так возмутился — ведь в самом деле он сказал правду. Но эта сказанная им правда ударила меня, может, сильнее, чем самого Лукьянова, хоть я никогда и не был в плену.

Вдруг кажется мне: по тропинке от передовой кто-то быстро идет.

— Кто идет? — приглушенно спрашиваю я, сняв автомат и ступая навстречу.

— Свои, свои, хлопчики!

В душе моей радость и страдание одновременно. Поспешным движением я поправляю пилотку, сдвигаю на сторону диск на ремне, одергиваю гимнастерку.

— Управилась, — говорит Люся, подходя быстрым торопливым шагом. — Вы еще не спите?

Я еще не нахожу, что сказать в ответ, как на огневой вскакивает Лешка.

— Люсек? Ты? Уже? Молодчина! А мы тут ждали — все жданки погрызли. Ну иди сюда, посидим, помечтаем…

— Нет, хлопчики, пойду. Доброй ночи, — говорит Люся, проходя мимо.

— Ну что ж, не задержим, — вдруг говорит Лешка. — Я провожу. — Он церемонно подсовывает под Люсин локоть руку, но Люся уклончиво отводит свою в сторону.

— Если не против, конечно, и так далее. Ну скажи, не против?

— Не против, — смеется Люся. — Только без рук. Мы же не обезьяны, правда?

— Пусть без рук, — насмешливо соглашается Лешка и берет девушку за плечи. По тропинке они идут в тыл.

— Кто позволял? Товарищ Задорожный, почему нет дозвол?

— Ерунда, чего там! Пять минут, — слышится издали, и Попов в замешательстве остается на бруствере.

Я закидываю за плечо автомат и снова медленно иду возле огневой.

Все снова меркнет, и мне вдруг такими ничтожными кажутся наши заботы, и опасения, и тревоги. В самом деле: что там пехота! Пехоту поддержим. Не мы, так другие… Это просто. На войне это просто. А это? Что делать тут? Почему так сложно? И трудно?

В душе моей тревога. Поглядывая на пригорки, я быстро хожу по тропке взад-вперед. Снова слышится приглушенный далекий гул. Едва затихнув, он нарастает, ширится. Я останавливаюсь.

А ведь Лешка ей нравится… Конечно… Иначе не смеялась бы так. Видный. Красавец. Спортсмен. А я?..