Поведение [ред. Warrax]

То же самое относится и к «стремлению к свободе». Очень часто революцию объясняли невыносимым угнетением народных масс, якобы имевшем место при царизме. Следует сразу отметить, что никакой свободы большевики даже не обещали. Они обещали диктатуру пролетариата — а это слово может означать все что угодно, но только не свободу.

Прим. W.: А тут, опять же, надо различать «свободы от» и «свободу для», а также понимать русский концепт «воли» (см. «Вольному свободы недостаточно»[74]). Крылов явно смотрит на ситуацию с использованием либеральной «свободы от» и поэтому не видит завоевание революции — возможность вольного труда на благо Родины.

Теперь мы, наконец, можем объяснить причины Октябрьской революции и последовавших за ней событий. Тогдашняя Россия была далеко не идеальным обществом, но и не самым худшим — даже по западным меркам. Русский народ никогда не отличался чрезмерным свободолюбием, и ради свободы (непонятно от чего) бунтовать бы не стал. Даже в недостатке справедливости — по европейским понятиям — российское государство упрекнуть было нельзя. Разумеется, существовало сословное неравенство, всевластие чиновников, мздоимство, взятки и многое другое. Но эти проблемы частично разрешимы путем введения обычной либеральной демократии [facepalm], частично же неразрешимы вообще. В любом случае революция не является средством решения таких проблем.

Тем не менее в Росии имело место массовое разочарование в государстве как гаранте хотя бы минимальной моральности в общественных отношениях. Нарастающее напряжение между заимствованными формами общественного устройства и собственным содержанием проявлялось все сильнее и сильнее. Поэтому народ в конечном итоге не смог сопротивляться большевизму[75].

Советский строй (социализм) был, таким образом, попыткой реализации общественного порядка, соответствующего нормам Четвертой этической системы. Но всякий реальный общественный порядок является (прежде всего) компромиссом между этической системой и полюдьем. Социализм же предполагал нечто иное: компромисс между полюдьем и другой, заимствованной этической системой — хотя и на условиях, диктуемых полюдьем.

Прим. W.: Неверно. Чем полюдье четвёртой этической системы f̅ (O) = f̅ (I) («Никто не должен делать того, чего не делаю я») отличается от полюдья первой f (I) = f (O) («Делай то же, что и все»)? Тем, что в первой подразумевается буквальное копирование поведение, а вот полюдье четвёртой подразумевает осмысление поведения в обсуждаемом ракурсе: если некто ведёт себя не как все (делает то, чего не делаю я) — то с какой целью он это делает? Табу на изменения, как в первой системе, в четвёртой отсутствует, и если есть обоснование действий, которое укладывается в общую идеологию и этику, то становится возможным такое делать всем. Разумеется, бывают эксцессы, связанные с низкой культурой «запретителей» и проч., но это — проявления не четвёртой системы, а остатки второй, а то и первой.

Но, разумеется, следует учитывать и то, что четвёртая система полностью сформирована не была, поэтому полюдье проявлялось без адекватного естественного противодействия достаточной силы.

Последнее утверждение может показаться излишне категоричным, но его можно доказать. Если проанализировать все особенности советского строя за все время его существования, от политики и экономики до мелких деталей жизни, мы увидим две бросающиеся в глаза особенности:

   ● если что-то невозможно было дать всем, то это всем запрещали;

   ● если что-то можно было дать всем, то всех обязывали это иметь.