Повелитель четверга. Записки эмигранта

А Дениса Абрамовича Анна впервые за шесть лет совместной службы обняла и погладила по седым волосам. Он мне рассказал.

Когда в комнату, где она сидела, входил Джим, Анна краснела, опускала глаза и начинала что-то тихо бормотать. Молилась вслух.

– Господи, Иисусе Христе, Богородице-дево, простите меня грешную и спасите мою душу, смилуйтесь, пожалейте, сделайте так, чтобы он полюбил меня, дуру старую, ничего больше у вас не прошу…

Джим естественно ничего не замечал. Был занят какими-то расчетами и комбинациями, часто бегал на улицу и звонил из телефона-автомата, устраивал свои гешефты… вел себя как бизнесмен, что, учитывая его положение сторожа на складе, было смешно и гротескно. Но из подобных гротесков состояла большая часть советской действительности.

У нас в бригаде все, кроме Анны, были слегка с приветом. Каждый по-своему.

Денис Абрамович занимался адвокатской практикой, я на работе рисовал эскизы к будущим картинам, которые так и не написал никогда, еще один наш коллега, Игорек, изучал, следуя указаниям Кнорозова, древние книги майя, рано располневший декадент-диссидент Мишенька, по его словам, «писал ноэли», хотя французским, вроде бы, и не владел, а наша юная сексапильная звезда Лидочка ухитрялась на огромном замызганном складском дворе обслуживать клиентов. Предлагала и мне сделать минет за полцены, но я отказался. Из-за брезгливости.

Предлагала она себя и другим членам бригады.

Денис Абрамович был уже староват для таких подвигов, Игорек ничего не хотел знать, кроме своих индейцев, Мишенька был голубым, а Джим…

Полагаю, минетом дело не обошлось… денег у него было много, кроме того, несмотря на свою флегму, Джим был очень охоч на клубничку.

Бедная Анна наблюдала его кувыркание с Лидочкой через маленькое зарешеченное окошко. И ревновала. Особенно жгуче ревновала после того, как он и с ней переспал в ночную смену.

Джим рассказывал так: «Веришь ли, Антоша, она меня затащила к себе в койку. Я и пикнуть не успел. Сидели с ней вечером на проходной, играли в подкидного. Я принес бутылку. Раздавили. Поздно уже… Я собирался идти спать в маленькую комнату, а ей уступить большую».

На самом деле обе наши комнатки в будке сторожей были метра по четыре квадратных, не больше. В них помещались только койка, стул и замызганный шкафчик. «Большой» и «маленькой» эти комнатки мы называли в шутку.

– Вдруг Анна как вскочит. Как будто ее ужалила оса. Ведьма настоящая. Руки растопырила. И ко мне… Глазами сверкает, зубами скрежещет, рычит как медведица… Впилась мне губами в губы, укусила, а затем в большую комнату потащила. Бросила меня на койку как куклу. Одежду с меня стащила и сама разделась. Прыгнула на меня как рысь, хвать за член…

– Ну, а ты…

– Что я… поддался… а затем потихоньку завелся. Ох, горячая же кобылка. До сих пор яйца горят. Ты чего хмуришься?

– Не вышло бы чего.

– Что не вышло? О чем говоришь?

– Не знаю. По мне хоть всю Москву трахай. А Анну лучше в покое оставить…

– Это почему?

– Потому что она чокнутая.

– Ты не понимаешь! В этом весь смак. Она во время сношения и мяукала, и лаяла, и хрюкала, и рожи строила, и язык длиннющий высовывала. А в нутре у нее… как будто цыплята только что из яиц вылупившиеся.

– Цыплята? А Лидочка?

– А что Лидочка… она вся, как и полагается, резиновая.

А дальше случилось вот что.

Лидочка пропала. Не пришла на свою очередную смену и не позвонила.

Подумали, мало ли что… может, укатила куда, по вызову, или так, в гости. В Питер или в Кострому. У нее там жили родственники. Или запила… с кем ни бывает.

Через три дня опять не пришла. Позвонили в милицию. Те сразу заподозрили неладное и начали расследование.

Вел дело майор Коклюжий. Розовощекий бык с маленькими глазками, неприятными пухлыми губами и огромными руками, похожими из-за псориаза на лапы ящера.

После первых же бесед с нами он арестовал бедную Анну. А всем остальным прочитал что-то вроде нотации, смысл которой сводился к следующему: все вы – ненужные советской стране ублюдки, если хоть в чем-нибудь малом вас замечу – посажу в тюрьму, к уголовникам.

А с Джимом он еще и отдельно побеседовал. Мишенька видел, как Джим вышел из кабинета майора, бледный как смерть, качающийся и с дрожащими красными руками.

Джим рассказал мне позже, что Коклюжий «называл его вонючим жидом, фарцовщиком, спекулянтом, два раза ударил по лицу своим кулачищем, размером с гирю, потребовал всю выручку за тяжелую работу последних месяцев. И пригрозил, что посадит в пресс-хату без судебного разбирательства, если не отдам ему деньги».

– Ну и что? Отдашь?

– А что делать, отдам, что есть. Мне моя жопа дороже…

– А про Лидочку… что он говорил?

– Говорил, что Лидку Анна прижмурила. Из ревности. Но ни улик, ни тела нет.

– Ты ему что, про себя и Анну…

– Конечно рассказал. Я ведь для него урка… с такими не церемонятся. Может и трупака на меня повесить. Все может. А ты?

– Он меня о тебе и Анне не спрашивал. Он со мной почему-то о моей кооперативной квартире беседовал.

– Это он тебя так запугивал, а ты не понял.

– Ужас.