Повелитель света

Хорошо видимая глыба, к которой меня везли по извилистому склону, от крутизны которого наклонялся пол и скрипели от более энергичных усилий колеса, так вот, эта глыба, пятно, тюрьма оказалась отнюдь не окруженным частоколом домом, отнюдь не солидным и видимым строением, какие бывают на Земле. Вскоре мои столь дефектные глаза увидели, что эта глыба состоит из множества отдельных небольших объемов, которые при резком освещении ночного неба показались мне белыми и черными. Эти небольшие объемы располагались горизонтальными полосами, словно вещи, разложенные на невидимой этажерке, словно вещи и существа, помещенные на этажи некоего невидимого дома…

И так, само собой разумеется, оно и было. Какой же я глупец, если не понял этого с самого начала! То было невидимое хранилище всего того, что сарваны подняли с Земли!

Мой незаметный фургон покатил вдоль первого этажа специально подготовленного для нас строения. Этот первый этаж занимал настоящий лес, очень низкий, посаженный в землю, несомненно тоже доставленную снизу. Земля эта была коричневатой и распределялась по четырехугольным, различных размеров грядкам, между которыми тянулись пустые полосы, иными словами – «невидимые перегородки».

Этакий рассадник на галете гумуса, напоминавший большую шахматную доску, – вот что это было. И под ним, вплоть до атмосферного моря, которое служило ему основанием, тянулся вниз слой невидимой почвы. А над этим куцым леском, в котором я узнал различные виды бюжейских деревьев, я заметил ряды непонятно с чего свисавших сухих веток и камней. Мне не составило труда понять, что они размещены на втором этаже, в комнатах, соответствующих прямоугольникам земли, но занимающих гораздо меньшую площадь.

Над этими минералами, на прозрачном паркете третьего этажа, я рассмотрел все виды животных, распределенных по пространству, равному тому, какое занимали камни.

Продолжая продвигаться вдоль этого фантастичного фасада, я мельком заметил рыбок, плещущихся внутри параллелепипедов воды, тогда как стенки резервуаров опять же оставались невидимыми.

Своего рода Ноев ковчег, подумалось мне.

Наконец, еще выше, под последним этажом, зарезервированным для птиц, располагались мужчины и женщины.

Быть может, и наши мучители тоже? Это мне еще предстояло выяснить.

Я повсюду искал глазами – но тщетно – мадемуазель М.-Т. Л…

Будто зависшие в воздухе, мужчины и женщины выглядели крайне взволнованными моим прибытием. Я очень хорошо видел тех, что стояли вдоль фасада, прислонившись к невидимой стене, чтобы рассмотреть меня получше. В свете вакуума они походили на Пьеро – бледные, с темными кругами под глазами. Другие, что находились вдали от фасада, были рассредоточены по всей поверхности этажа, словно неаккуратно выстроившиеся для утренней зарядки солдаты.

Они смотрели на меня сквозь плотный слой располагавшихся под ними животных. Видя их, столь изолированных друг от друга – ни дать ни взять пешки, небрежно расставленные по клеткам доски, – видя их, остававшихся там, вместо того чтобы подбежать к фасаду, я понял, что у каждого здесь – своя небольшая отдельная комнатушка.

Моя тележка остановилась почти посередине. К верху кабины что-то подвесили со щелчком, вокруг все заскрежетало, и я снова начал подниматься, проплывая вдоль растений, потом – камней, затем – животных.

На этаже людей – резкая остановка. Мою камеру задвинули на этаж, и я догадался, что теперь она включена в строение и что она отныне – всего лишь наполненный воздухом куб, помещенный рядом с другими такими же кубами, в каждом из которых содержится мужчина или женщина. Из соседнего отделения на меня смотрел молодой парень, и все мои земные собратья повернулись ко мне, словно видения, ничем, казалось, не поддерживаемые и как-то парадоксально разместившиеся в небытии, бледные и в то же время мрачные, грязные, отталкивающие, с лицами, какие можно встретить в доме умалишенных, больнице или тюрьме.

Я искал мадемуазель Л. в их рассредоточенной по всему этажу толпе и не узнавал ни одного из этих кошмарных лиц… Определенно, то были лишь жертвы. Сарваны оставались невидимыми!

Я и сейчас все там же.

Моим соседом, судя по всему, оказался молодой англичанин – безбородый, нелюдимый, одетый так, словно вышел поиграть в гольф. Где его похитили? Во время путешествия или экскурсии?.. Мы – он и я – находимся на той линии пленников, которая располагается вдоль фасада, которая и есть фасад. За ней следует другая линия, параллельная.

Потом еще одна. И еще несколько. Должно быть, эти линии невидимых камер разделены коридорами. Когда меня сюда доставили, фасадный ряд заканчивался на англичанине; я, как вновь прибывший, продлил его, этот ряд, еще на один куб. Первые пленники выстроились с другой стороны, у противоположного фасада, что лишает меня шансов заметить мадемуазель М.-Т. Л.

Коричневый гумус рассадника образует в самом низу странную решетку, где грядки – словно прутья, за которыми на дне бездны виднеются земли Франции. Над гумусом – слой рассыпанных абы как камней, еще выше – спины животных. Прямо под моими ногами спит серовато-розовая свинья; сразу над головой бродит по вакууму орел – судя по оперению, из тех, что охотятся по ночам; его желтые когти сжимаются и судорожно впиваются в невидимый пол клетки, грязный от испражнений.

Каждую секунду тебе кажется, что где-то что-то падает… и останавливается без видимой причины посреди своего падения.

Но тюремщиков как не было, так и нет! Стало быть, они невидимые или умеют таковыми становиться. Не их ли присутствие производит этот отвратительный, прерывистый скрежет – а здесь слышен только он да хлюпающий шум вентилей?

Но как этим сарванам удается жить в вакууме?.. Что позволяет им существовать вне атмосферы столь же необходимой человеку, сколь рыбам необходима вода, атмосферы с ее теплом, давлением и кислородом? Древняя привычка?.. Или мы имеем дело с совершенно изменившейся за долгие тысячелетия людской расой?.. Маловероятно. Скорее, наши похитители ходят в прочных и таких же невидимых, как и они сами, скафандрах… А может, именно благодаря скафандрам они и становятся невидимыми… Скафандрам Гигеса…[59] А может, они и вовсе не люди… Но такое заключение как-то претит… Хотя… Хотя тут встает вопрос классификации.

Все эти образчики земной фауны и флоры расположены в определенном порядке, но не в порядке натуралиста… Неоспоримым фактом можно считать то, что я являюсь частью некой коллекции типов, некоего музея, зверинца или, скорее, аквариума, так как, вместо того чтобы находиться, как звери, в клетках, мы погружены в жизненно необходимую нам среду, sicut[60] рыбы в аквариум. Или, скорее, раз уж эта среда – воздух, то и мы находимся в аэриуме… Ну да, в аэриуме, устройство которого понять так же просто, как и устройство того аквариума, о котором грезил Максим Летелье, намереваясь воссоздать среду подводных глубин…

И не производит ли весь этот скрежет, от которого мурашки бегут по спине, толпа невидимок, допущенная поглазеть на нас после приобретения, быть может, входного билета?..

Эта ужасная гипотеза пришла мне в голову в первую же минуту и теперь преследует меня неотвязно. Меня осенило, когда я смотрел на все эти взирающие на меня жуткие лица…

Они что-то вопили, взывали ко мне, но я ничего не слышал, лишь видел, как они кричат. Сверху нас освещало очень низкое солнце, проливая на все вокруг свет театральной рампы, резкий и синеватый. И все мы были Петерами Шлемилями[61], людьми без тени!

Солнце опустилось под воздушное море. Поверхность воздуха просматривалась с трудом и лишь на горизонте – в виде плоского, прозрачного, будто некая галлюцинация, кольца. Огромная, вогнутая и туманная Земля окрашивалась в золотистый свет вечера. Между земным горизонтом и горизонтом воздушного моря тянулась голубая кругообразная лента, и, обведя этот круг взглядом, я смог различить (когда мне вернули бинокль, о чем я расскажу ниже) острова и страны.

Отсюда видны Балеарские острова, половина Сардинии, Лейпциг, Амстердам, Лондон и Рим; отсюда открывается европейский круг диаметром в 1500 километров, географический ковер, формой напоминающий гигантскую чашу, ковер, значительно выступающий за края той разбитой на квадраты ширмы, которую представляет собой рассадник первого этажа. Моря напоминают темные равнины. Много туманов, особенно по краям.

Солнце зашло как-то сразу, внезапно, но день длился дольше, чем на Земле; и когда Атлантический океан еще был залит солнечным светом, я увидел, как на Германию опускаются сумерки.

На пугающе черном небе бесподобно мерцали звезды. Безмятежно блестело атмосферное море. То здесь, то там на темной Земле неясные, фосфоресцирующие пятна указывали на местоположение крупных городов. В гробовой тишине хлюпали клапаны. Я уже начинал падать духом, страшиться этих пленивших меня неизвестных и грозных существ, страшиться этого ужасного места. Мне было стыдно, что я – всего лишь один из экземпляров их коллекции, предмет – и, вероятно даже, снабженный ярлычком… Прекрасные звезды уже не казались мне оазисами света в пустыне мрака…

Сраженный невыносимой усталостью, я уснул в этом невидимом мире, испытав странное облегчение оттого, что закрыл глаза, то есть смог наконец больше не видеть того, что ничего невозможно увидеть.

Когда я проснулся этим утром, 4 июля, то решил, что сошел с ума. Ах! Мои бедные товарищи по несчастью в лучах этой, такой низкой зари, в этом свете загробного мира!.. Внизу, покрытая мелкими облачками, простиралась зеленоватая Земля; время от времени Альпы отбрасывали белые блики.

Но аэриум с его пленниками, зависшими в воздухе, будто на невидимых нитях, в позах, свидетельствующих о горе, отчаянии или болезни!..

Ночью мне вернули бинокль и фотографический аппарат, очевидно, для того, чтобы посмотреть, что я с ними буду делать. Обидно до слез, но аппарат разбился!.. При помощи бинокля я начал производить осмотр людей, но многие поворачивались ко мне спинами. Я никого не узнал. Рядом с каждым пансионером аэриума, даже рядом с каждым животным ночью появились листья салата, морковь и очень чистая вода, повторявшая внутреннюю форму своего невидимого сосуда – яйца, приплюснутого сверху и снизу. Забавное зрелище.

Мой сосед пожирал салат… Под ним какая-то овчарка лакала свою яйцевидную воду.

В попытке завязать переписку с соседом я черкнул в записной книжке: «Вы говорите по-французски?» – и показал ему листок. Он покачал головой и продолжил поедать салат…

Но тут мое внимание привлек другой молодой человек, очень худой, – он занимал следующую камеру. На вопросы из моей записной книжки он, не имея ни бумаги, ни карандаша, отвечал жестами. Насколько я понял, он репортер и был похищен в окрестностях Кюлоза. Похоже, он чего-то боится; чего именно – я не понял.

Эту беседу прервал один инцидент. Бросив случайный взгляд на север, я заметил, что с земли к нам поднимается некая черная точка. Наведя на нее бинокль, я увидел, что это человек. Казалось, он вылетел из баллисты. Он остановился в пяти километрах от нас (по горизонтали), в том же месте, куда накануне прибыл и я сам: на дебаркадере. На наших глазах его приподнял подъемный кран, а затем невидимая тележка повезла его по краю нашего холма – быть может, по невидимым же улицам и бульварам? Мои сокамерники разглядывали его очень внимательно и, похоже, обрадовались, не узнав в нем никого из знакомых или близких… Его поместили в мой ряд, однако непосредственным, ближайшим моим соседом он не стал; между ним и мною, вдоль фасада, оставили пустое пространство примерно в две камеры. (Такое нарушение непрерывности повторяется на всех этажах и знаменует собой середину аэриума со стороны фасада.) Это оказался какой-то крестьянин – с лиловой физиономией, ошеломленный и в одной сорочке. Только тогда я заметил, что количество птиц за ночь увеличилось: к уже имевшимся особям добавились сова, неясыть и филин. Жужжащая дьявольская ловушка накануне, видно, неплохо сработала.

Я вновь исследовал плотные ряды пленников. И на сей раз кое-кого отыскал: Рафлена, отвергнутого жениха Фабианы д’Арвьер, он был в домашнем халате и хлопковом колпаке.

Над головами, вдали, в рядах первых прибывших, высится голова побольше – голова статуи, этакого садовника Ватто…[62] а также цилиндр, украшающий черепушку огородного пугала… Ха! Англефорская статуя и пугало!.. Надо же!

Вместе с людьми!..

Время от времени то одна, то другая камера покрывается инеем, и становится виден сияющий куб. Пленник теряет сознание. Приходит в себя он уже после того, как лед растает. Должно быть, в работе вентилей случаются временные сбои. Окружающие нас холод и сухость наверняка ужасны.

Благодаря большой щели, проделанной в разделенном на квадраты гумусе, почти подо мной, невидимой подпорной стенкой, я смог воспользоваться просветом между тучами для определения нашего местоположения. Это заняло какое-то время. Должно быть, аэриум находится немного южнее зенита Мирастеля. В телескоп господина Летелье его можно было бы заметить… Но какой случай направит его любопытство к тому месту, где для астрономов нет ничего привлекательного?.. Ведь мало кто верит, что исчезнувшие могли улететь в небо! В половине одиннадцатого из атмосферного океана всплыло сияющее солнце. Оно описало свою кривую на черном небосводе, словно большой апельсин в световом кольце пылающего гало. Тень аэриума упала на слой облаков.

Потом, в половине второго, солнце вернулось под газообразный горизонт.

Немногим позднее статуя садовника Ватто и огородное чучело продефилировали передо мной! Сперва статуя, а затем и чучело, они поднялись на второй этаж, в помещения неодушевленных вещей. Там они выстроились среди аккуратно установленных в ряд сельскохозяйственных инструментов, стрелок часов, трехцветного флага и большого желтого шара.

Спустя несколько мгновений с этажа птиц вниз, вразвалочку, спустился позолоченный петух и присоединился к двум этим «обманкам» среди хлама второго этажа.

Очевидно, таким образом сарваны исправляют ошибки классификации… Хм, тут есть над чем поразмыслить.

Шесть часов. – Прибыла обезьяна; большая обезьяна из семейства орангутангов. По всей вероятности, сбежала из зверинца и была поймана сарванами в лесу. Они поместили ее рядом с лиловым крестьянином, вместе с людьми… Через несколько часов опустят ниже, как статую, чучело и петуха.

Но кем могут быть эти существа, если они так ошибаются?

Эти люди, столь невежественные в том, что касается человечества? Столь отличные от нас, вероятно, столь развитые, что гербаризируют тополя, собирают камни и разводят своих собратьев из нижнего мира?

5 июля. – Вчера не смог продолжить писать: мои клапаны остановились. Пришлось израсходовать запас кислорода, но сознание я все равно потерял, оцепенев от холода в кубической ледышке. Пришел в себя только ночью – тогда-то немного и пораскинул мозгами.

Вот мои заключения.

Эта невидимая земля, служащая нам опорой, – отнюдь не остров атмосферного моря, так как тогда бы это был плавучий остров, что-то вроде блуждающего буйка. Значит, мы на некоем невидимом материке, который окружает всю Землю, пропуская свет и солнечную энергию, материке цельном, вроде тонкой и полой сферы, охватывающей Землю и ее атмосферу (на которую он и наслаивается), материке, повторюсь, цельном, но, судя по всему, снабженном отверстиями, где, вопреки законам человеческой науки, атмосферное море глубиной в 50 километров находится в свободном и прямом контакте с вакуумом, продуваемым неполноценным эфиром второй атмосферы.

Да, это может быть только мир, концентричный Земле, шарообразный материк-паром, тончайшая пленка на поверхности воздуха, – ведь утверждают же некоторые, что земная кора есть не что иное, как тонкая пленка на поверхности внутреннего пламени. Это легкий шар, окружающий планету; сила тяжести, воздействуя на все его точки одновременно, поддерживает его на одном и том же расстоянии от Земли, а центробежная сила, вызываемая земным вращением, удваивает этот эффект за счет действия в противоположном направлении. Каждая молекула невидимого материка подвергается воздействию двух противоположных сил, которые стараются остановить, заблокировать ее относительно центра Земли. Словом, невидимый мир будто бы прикован к миру видимому.

Невидимый мир! Как и те планеты, существование которых предсказала наука, и, как и они, населенный невидимым народом!

Мир очень легкий, конечно же, и тем более легкий, что он так удален от Земли… Здесь предметы в воздухе должны вести себя так же, как предметы нижнего мира ведут себя в воде. Этот край – тоже некая Земля, которой вакуум служит атмосферой, так сказать, и где воздух выступает в роли воды… Берега его омывает воздушное море… Быть может, есть всего одно такое море, всего одна дыра, пробитая в этом невидимом шаре… Ну да, конечно, все именно так и обстоит! Вот почему надвоздушные существа, так называемые сарваны, не решаются выбираться на своих летательных аппаратах за пределы Бюже – Бюже, который, очевидно, как раз и находится под этим уникальным морем, Бюже, который является дном этого их моря! Должно быть, они боятся, что заблудятся и уже не смогут вернуться на свой материк, боятся, что задохнутся за неимением вакуума, вакуума, который им так же необходим, как воздух – людям, а вода – рыбам!..

Так как эти существа изобрели нечто вроде водолазного колокола или, скорее, подводной лодки… Нет, даже не подводной: ПОДВОЗДУШНОЙ! И это подвоздушное (будем называть его так) судно позволяет им исследовать глубины своего моря и посещать его неизвестные равнины. Так они на свой манер занимаются океанографией. Быть может, ими управляет некий невидимый князь Альбер[63], и, быть может, именно он решил обзавестись миленьким музейчиком океанографии с обитателями морского дна, наподобие того, что есть в Монако!

Тот обледеневший цилиндр, который я видел, поднимаясь сюда, – всего лишь живорыбный садок, куда временно помещают выловленных животных; эта лишь одна из кают данного подвоздушного судна, которое – как и наши собственные подлодки, как и наши собственные дирижабли – формой напоминает сигару. Это его Максим видел в тумане, или, по крайней мере, то пространство, которое сей странный корабль-дирижабль занимал в тумане и которое проявлялось столь неопределенно, что сквозь него можно было разглядеть предметы, – Максим, как помнится, отнес сей факт на счет скорости!.. И опять же, именно его, это подвоздушное судно, мы видели в облаке (и по тем же причинам) в тот день, когда, как нам показалось, заметили его неподвижную тень!..

Я понял, я все понял! Оно, это судно, «заполнено вакуумом», если можно так выразиться. Вот почему оно держится в воздухе так же хорошо, как в воде – судно, заполненное воздухом! Для спуска или подъема оно снабжено «аэробалластами» вместо балластов водяных!.. Вакуум! Легче его нет ничего на свете; его вес – абсолютный ноль, тогда как воздух весит – 1,3 грамма, а водород – 0,07!.. Вакуум, который все аэронавты использовали бы вместо водорода, если бы обшивки их дирижаблей были достаточно прочными и в то же время достаточно невесомыми для того, чтобы противостоять потокам окружающего воздуха, не упраздняя за счет своего веса все подъемные преимущества вакуума!

Но это же так очевидно! Вода и воздух! Два сходных элемента, которые подчиняются одним и тем же основным принципам! Гидростатика и сестра-близнец пневматики!

Водное море и море атмосферное! Сколько раз их сравнивали!.. Кстати, ни одно, ни другое не заканчивается резко какой-то определенной поверхностью…

Вода моря продолжается в воздухе солеными испарениями, которые мы не видим; таким же образом атмосферное море продолжается в вакууме, продуваемом разреженными испарениями, которые я тоже не воспринимал… И то и другое обладает собственным лунным притяжением, а газовый океан – еще и солнечным приливом… Существуют у них и свои завихрения воздуха!.. Здесь, однако, место тех рыб, что обитают в верхних слоях океана, занимают птицы, а мы, люди, существа глубин, куда нас опускает наша тяжеловесность, мы здесь всего лишь бедные ракообразные, вынужденные убого ползать по дну!..

Атмосфера, давящая на Землю весом, которым давил бы десятиметровый слой воды, окружавшей ее со всех сторон!.. Атмосферное море, где горы являются не чем иным, как отмелями!.. Отмелями более досягаемыми для сарванов по той причине, что они находятся ближе к поверхности; и чтобы достичь их, сарваны пропускают меньше воздуха в свои аэробалласты – чем и объясняется тот факт, что им так нравится рыбачить в горах!

Именно рыбачить! Ведь они нас вылавливают, выуживают, а затем помещают в эти приемники, в эти кубы (которые должны быть прозрачными даже для сарванов), выставляя для публики в этом дворце, в этом монументальном музее, разместившемся, по всей видимости, посреди некоего крупного города, стоящего на краю моря!

А мы никогда ни о чем таком даже и не догадывались!

Введенные в заблуждение невидимостью этой вселенной, которая ничем не мешала телескопическому зрению, – вселенной, которую падающие на Землю астероиды пересекают с такой же легкостью, с какой пуля Лебеля[64] пробивает пробковую кору; вселенной, которую оставляют за собой падающие звезды, – мы и не догадывались, что где-то над нами есть мир более обширный, чем наш, мир с радиусом более чем в 50 километров и вращающийся на той же оси, что и сама Земля. Нам никогда бы и в голову не пришло, что там трудится активное и, по всей вероятности, неисчислимое население, которое думает, изобретает, производит, которое пускает в атмосферное море все более и более усовершенствованные корабли, которое (мои догадки) занимается морской разведкой, которое, наконец, достигло того, что можно лишь превозносить и приветствовать, – сооружения подвоздушного судна.

Вполне вероятно, что первый блин, как говорится, вышел у сарванов комом. Плохо управляемый новичками в этом деле, далеко унесенный ветром – словно подводным водоворотом, – полагаю, именно этот аэроскаф стал причиной знаменитого мартовского столкновения. Сперва, должно быть, он задел французский пароход, затем, чуть позднее, немецкий эсминец – или же vice versa[65]. В тот день невидимые матросы, снесенные так далеко, легко отделались, но вот аэроскаф, должно быть, получил серьезные повреждения.

По всей видимости, именно его ремонтом объясняется то, что между этим происшествием и начавшимися в Сейселе грабежами прошло немало времени.

Вместе с этой неудачей к сарванам пришли опыт и осмотрительность…

Быть может, они веками уже наблюдают за нами сквозь небо; быть может, они с жадностью и нетерпением ждали той стадии своего прогресса, когда смогли бы наконец спуститься к людям и изучить их; быть может, их подвоздушный корабль – всего лишь копия наших дирижаблей, высмотренных сарванами в их подзорные трубы… Но я так не думаю. Ошибки классификации говорят скорее о том, что они еще не обследовали землю, на которой мы живем. Я бы даже допустил, что толща воздуха является для них, как для нас – море, непрозрачной субстанцией, что их почва, которую мы не в силах увидеть, так же непроницаема для взора и что они не могут различить под ней ни воздушного океана, который ее поддерживает, ни земного дна этого океана. Я бы даже допустил, что у них вообще нет глаз. Что бы им дали глаза в этом невидимом мире? Да, глаза у них отсутствуют; и тогда все сказанное мною выше распространяется на обоняние, которое у них заменяет зрение. Да, глаза у них отсутствуют, и день и ночь влияют на их восприятие внешнего мира не сильнее, чем на наше восприятие смены суток влияет наличие или отсутствие запаха. С одной стороны, у них нет искусственного света для ночного освещения (будь у них нечто подобное, человечество давно бы их заметило, а я не видел этой ночью ни малейшего огонька), но, с другой стороны, они прекрасно ориентируются на дне своего моря, в наших самых мрачных сумерках, а это доказывает в том числе и то, что наша тьма – отнюдь не тьма для них, что для них ничто таковой не является.

А учитывая тот факт, что их злодеяния совершаются гораздо чаще ночью, можно даже утверждать, что именно ночью их органы чувств функционируют лучше, что именно ночью они в полной мере дееспособны и что тьма столь же благоприятна для их чувства направления, сколь свет благоприятен для нашего зрения. Какие же мы глупцы, бедные существа, затопленные океаном газа, мы, которые полагаем себя хозяевами Земли! Мы даже не подозреваем, что над нами существует другое, более значительное, чем наше, человечество; человечество, почти ничего о нас не знающее, и для них мы существа не более разумные, чем для нас крабы! Другое человечество, которое, судя по всему, полагает себя единственным властелином планеты! Другой народ, обитающий в другом мире, который астрономы Марса или Венеры, быть может, принимают за настоящую Землю, если только наша атмосфера не прозрачна для них и если они, напротив, не видят того, что наши зрачки различить не способны.

Разве не принимали долгое время мы сами, земные астрономы, фотосферу – ослепительную атмосферу Солнца – за саму его поверхность?

Среди нас появился подросток. Его поместили рядом с обезьяной. На наших глазах он проследовал в камеру, сам не делая никаких движений. Какая-то пожилая женщина зарыдала, протягивая к нему руки…

Меня узнал Максим Летелье. Подает издалека знаки.

Моя гипотеза относительно материка-парома объясняет, почему шум сильных взрывов слышится на земле, на расстоянии, которое кажется невероятным, феномен, который метеорологи не могут объяснить иначе, как неким «звуковым миражом», допуская «отражение звука в верхней атмосфере, на рубеже двух зон плотности и, следовательно, разной структуры». Этот рубеж вполне может быть не газообразным сводом, но сводом твердым, образованным надвоздушным миром.

Моя гипотеза могла бы облегчить и объяснение постепенного покраснения сумеречного неба.

Объяснила бы она и то, почему астероиды, которые не прилетают, следуя направлению радиуса Земли, всегда рикошетируют от чего-то такого, что до сих пор считалось атмосферной прослойкой, – рикошетируют, а потом теряются в бесконечности…