Повелитель света

– Можете себе представить, каково было мое удивление, когда господин Ортофьери ввел меня в курс происходящего и в конечном счете попросил стать его представителем. Сначала я хотел отклонить эту честь – по каким причинам, вы и сами знаете. Но затем я понял, что не имею возможности отказаться, не раскрыв в точности этих самых причин, и мне показалось, что джентльмен не имеет на это права. Надеюсь, вы со мной согласитесь.

Шарль переживал мучительные мгновения. Его соперник пользовался обстоятельствами, чтобы продемонстрировать свои рыцарские манеры. Он находился в выгодном положении, выказывая благородство и деликатность. Он добивался скорее даже не одобрения, но благодарности, и отказать ему в этом не представлялось возможным. И однако же, в его участии в контрдознании было нечто парадоксальное, нестерпимое, так как – и он сам прекрасно это осознавал – результат мог разрушить его самые дорогие надежды. С другой стороны, говорил ли он правду? Не прослышал ли он уже про люминит, слухи о котором ходили по всему дому? Не разболтала ли ему что-нибудь словоохотливая консьержка? Не сам ли он спонтанно предложил банкиру свои услуги, когда тот поставил его в известность о письме нотариуса? Как знать, не опередил ли Люк де Сертей само это письмо, рассказав мсье Ортофьери историю, которая была предметом оживленных пересудов жителей дома на улице Турнон? На этом, впрочем, подозрения Шарля заканчивались. Интуитивно он был уверен в том, что потенциальный жених Риты никогда и никому не сказал бы ничего такого, что могло хоть как-то навредить девушке. Рита этого ему никогда не простила бы, что означало бы для Люка немедленное крушение всех его мечтаний.

Тем не менее в данный момент Шарлю не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться необходимости, какой бы неприятной она ни казалась: иными словами, изобразив улыбку, впустить врага в свою цитадель, где бы тот имел возможность за всем наблюдать и создавать всевозможные помехи. Шарль не мог сейчас совершить оплошность, выпроводив посланника господина Ортофьери, поэтому должен был сделать вид, что поверил его заверениям. Данную партию следовало разыграть, блефуя и будучи постоянно начеку, а это все осложняло, и весьма некстати. Но что делать? Выход был лишь один: смиренно покориться, но сохранять бдительность.

– Не скажу вам, мой дорогой Сертей, – промолвил Шарль, пожимая ему руку, – что вся эта ситуация мне очень нравится, но я уверен, что вы и сами находите ее не слишком приятной. Так что приветствую в вашем лице того, кто вас делегировал, и – в подтверждение тех чувств, которые вы только что выразили и за которые я вам признателен, – говорю вам: добро пожаловать.

– Благодарю вас, – сказал Люк.

Он вложил в эту фразу столь совершенную доброжелательность, что Шарль на какой-то миг спросил себя, не может ли стоящий перед ним человек действительно быть абсолютно искренним и желать наилучшим образом выполнить свои обязанности?

– Вот портреты, которые вы просили.

Люк в самом деле опирался на большой плоский прямоугольник, упакованный и перевязанный. Он развязал легкую упаковку, явив взору Шарля четыре портрета, причем именно те, которые и описывала Рита: картину маслом, пастель, созданную в тюрьме, и две миниатюры, что свидетельствовало о том, что господин Ортофьери попросил дочь предоставить и ее собственную. К портретам был присоединен и экземпляр литографии, о которой мы уже упоминали.

Сначала Шарль испытал определенное удовлетворение. Интересно, подумал он, настоящие ли портреты Фабиуса Ортофьери принес Люк де Сертей? Хитрить на сей счет было бы весьма рискованно, однако в любом случае следовало проявлять неусыпную бдительность. Но уже через несколько секунд, удостоверившись в качестве импровизированного следователя в подлинности портретов, он ощутил разочарование – крайне неожиданное, хотя любой любитель старинных картин предупредил бы его об этом.

Портреты отнюдь не демонстрировали точного сходства; даже две миниатюры, произведения одного и того же мастера, созданные одновременно, немного различались. В общем, перед ним были четыре изображения вполне благопристойного крепкого мужчины с голубыми глазами и смуглым, обрамленным «заячьими лапками» лицом, но, рассмотрев одно из изображений, можно ли было сразу же узнать Фабиуса на другом? Все те, у кого имеются портреты предков, прекрасно поймут, что мы хотим этим сказать; зачастую даже фотографии разнятся, являя нам переменчивые черты одного и того же человека.

– Будем надеяться, – заметил Шарль, – что нам не понадобится абсолютная точность.

– О! – сказал Люк. – У этого Фабиуса чрезвычайно выразительное лицо: в жизни не встречал похожей физиономии.