Повелитель света

Наконец Сезар снова повесил пластину на стену, и лицо старого корсара не оставило ни малейшего сомнения в его полном удовлетворении. Его оптическое стекло, этот тайный агент, вероятно, не явило ему ничего, что могло бы его расстроить. И это стало еще более очевидным, когда, усадив на указательный палец мсье Питта, он завел с ним беседу, разобрать которую – увы! – не представлялось возможным, но которая, однако же, рассмешила Сезара до слез. Поболтав с попугаем, он направился в соседнюю комнату, где какое-то время своими гримасами и прыжками его развлекала уже обезьянка Кобург.

– Тот еще оригинал! – воскликнула Коломба.

Люк, охваченный восхищением, в которое люминит неизменно повергал наблюдателей, забывал демонстрировать аристократическое равнодушие и восторгался, как самый обыкновенный человек – терзаемый, однако же, беспокойством. Теперь он знал наверняка, что никаким мошенничеством или обманом тут и не пахнет. Через несколько дней станет ясно, действительно ли Сезара убил именно Фабиус. А ну как окажется, что это был не Фабиус? Вдруг Ортофьери были не виновны в этом преступлении – что тогда помешает Шарлю жениться на Рите, потому что они любят друг друга, потому что она любит его так сильно, что провела с ним на острове Экс целый день, а затем еще и телеграфировала ему, через Женевьеву Летурнёр, о том, что не разрешила пока Люку просить у господина и госпожи Ортофьери своей руки?

Шарлю казалось, что он насквозь видит мысли товарища, в чьих бесцветных глазах к удивлению примешивался страх.

– И чего же вам не хватает для начала вашего невероятного, удивительного контрдознания? – спросил Люк.

– Осталось лишь дождаться, когда будут готовы кинематографисты.

– А как же это? – сказал Люк, указывая на камеру.

– Ее недостаточно для торжественного большого показа событий 28 июля 1835 года. Я хочу запечатлеть на пленку все то, что люминит продемонстрирует наблюдателям, расположившимся напротив, сверху, снизу и по обе стороны от пластины. Таким образом, мне необходимы пять разнонаправленных камер: одна, установленная прямо перед пластиной, как эта, и четыре другие – направленные на ее четыре угла; две – влево, две – вправо, но так, чтобы верхние смотрели вниз, а нижние, наоборот, вверх, причем все эти аппараты, за исключением среднего, будут фиксировать все на цветную пленку.

– Но к чему это исключение?

– Дело в том, что цветной фильм всегда получается чуть более темным, а я хочу располагать хотя бы одной пленкой столь светлой, сколь это вообще возможно.

– Стало быть, вы начнете…

– Ровно через неделю. Мы «расслоим» пластину до 15 июля 1835 года и будем непрерывно ее просматривать вплоть до даты убийства, запланировав на весь этот день 28 июля съемку пятью камерами и приглашение в эту студию моих доверенных лиц, которые уже пообещали мне свою помощь. Приглашенных совсем немного. Тем не менее, несмотря на все мои усилия, новость уже распространилась. Меня буквально забросали просьбами; если бы я удовлетворил их все, даже большой амфитеатр Сорбонны не вместил бы всех желающих.

– Естественно! – заметил Бертран Валуа. – Столько развлечений в одном-единственном! Демонстрация доселе неизвестного чуда природы, «ретровидение» покушения Фиески на Луи-Филиппа и внезапное раскрытие таинственного убийства!

И тут он, проявив инициативу, внес предложение, которое вскоре привело к весьма любопытным и относительно важным последствиям.

– А почему бы, – сказал он Шарлю, – нам не заняться люминитом уже сегодня, чтобы приблизиться вплотную к 15 июля 1835 года? Быть может, те взгляды, которые мы бросим на предшествующий 15 июля период, окажутся полезными и сообщат нам что-то новенькое. Все необходимые приготовления уже сделаны: господин Ортофьери проинформирован; господин де Сертей, его представляющий, введен в курс дела; камера и ретрансляционная пластина установлены; портретами Фабиуса ты уже располагаешь… Думаю, нам не помешало бы посвятить ту неделю, которая отделяет нас от начала главной операции, определенным исследованиям.

– Не вижу никаких тому препятствий, – произнес Шарль после некоторого раздумья.

Он извлек пластину из рамы, попросил Бертрана держать ее в строго вертикальном положении на застланном толстой скатертью столе и, вооружившись тончайшим лезвием, принялся осторожно вбивать это лезвие молотком в толщу люминита почти по краю октября 1835 года, люминита, который в этот час демонстрировал комнату Сезара Кристиани в доме № 53 на бульваре Тампль.

Раздалось сухое потрескивание, и отделился первый лист, столь тонкий и твердый, что он напоминал чисто геометрическую плоскость.

Со всех сторон пробивались отблески далеких дней. Тончайший лист с тысячью предосторожностей был помещен в обитый войлоком ящичек, приготовленный специально для этой цели.

– Год 1834-й, – объявил Шарль, внимательно рассмотрев камин кабинета. – Взгляните на новый календарь. Да и судя по деревьям бульвара, уже зима.

– Какой месяц? Январь или же декабрь? – спросил Бертран.

– Январь, – уверенно произнес Шарль.

– Почему? – в один голос вопросили Люк и Коломба.