Повелитель света

Он берет зонтик и шляпу и прячет их в стол, для чего ему приходится опустить круглую, розового дерева откидную крышку бюро. Затем он резко открывает дверь прихожей, выходит, громко топая по паркету, хлопает дверью, но почти тут же возвращается – осторожно, на цыпочках – и аккуратно, без малейшего шума затворяет за собой дверь.

Очевидно, он только что разыграл уход, и можно поспорить, что и в прихожей он для этой же цели не преминул громко хлопнуть входной дверью.

Он быстро подходит к одной из занавесок окна и прячется за покрытой букетами синих и зеленых цветов материей. Теперь он невидим.

Долго ждать ему не приходится.

Тень пробегает по стене гостиной, что-то мелькает в зеркале, и на пороге появляется красавица Анриетта: чуть наклонившись, она кладет руку на наличник и обводит помещение беспокойным, вопрошающим взглядом.

На что он устремлен этот взгляд?

На вешалку. Соломенной шляпы на ней больше нет.

В тот угол, где стоял зонтик. Угол пуст.

Легкая и подвижная, Анриетта устремляется к бюсту Наполеона, приподнимает его… еще чуть-чуть, ищет что-то, чего не находит, нервничает, досадует, тщетно передвигает окружающие бюст предметы…

Ах! Можно поклясться, что она издает возглас изумления!

Прямо перед ней – Сезар, вышедший из-за занавески. Совершенно бледный, грозный, властный, он держит в руке скомканную записку, по которой яростно стучит другой рукой. Он что-то говорит. Но что именно?

А говорит он то, что уже сказали факты, и его мимика это лишь подтверждает.

«Ага, красавица! Пришла достать из-под бюста записку, которую там оставили для тебя в наше отсутствие? Так вот, я ее нашел! Вот она, твоя записка! Хорошенькое дельце!.. Стало быть, мадемуазель позволяет себе поддерживать отношения с господином, который проникает в мое жилище без моего ведома! И ты готова это сносить – чтобы какой-то мужчина проскальзывал при твоем потворстве под мою крышу и прятал в условленном между вами месте некое послание?»

Судя по жестам и физиономии Сезара, старый корсар сказал даже нечто большее. Знал ли он человека с тростью? Запрещал ли уже Анриетте видеться и переписываться с ним? Говорил ли о ключе и упрекал ли свою воспитанницу в том, что она обзавелась столь нежелательным ухажером? И вообще, рассматривал ли автора записки как «ухажера»? А если да, то перечислял ли все те меры, которые собирался принять, чтобы удерживать его на расстоянии? Касательно этих различных вопросов можно было строить разве что догадки.

Но ярость Сезара не ослабевала. Он негодовал. Он метал громы и молнии…

– Он страдает, – промолвил Бертран.

– Похоже на то, – согласился Шарль.

Старый корсар расправил широкие плечи и словно врос в пол своими короткими ногами, он снова обретал бодрость и горячность молодости. И несчастная Анриетта – съежившаяся, сгорбившаяся, облокотившаяся на камин в отчаянной позе – сносила грозу, даже не пытаясь оправдаться. Время от времени она приподнимала голову, протягивала руку в умоляющем жесте; но вид разъяренного опекуна лишал ее мужества, и, обессиленная, она вновь припадала к камину.

– Бедняжка! – пробормотала славная Коломба. – О боже! Что он собирается сделать? Как бы я хотела, чтобы все это закончилось!

Сезар рассвирепел настолько, что схватил свою воспитанницу за запястья и теперь тряс ее изо всех сил, бросая ей в лицо незнамо какие оскорбления. Она опустилась на колени, покорная, не оказывающая никакого сопротивления грубым толчкам, сотрясавшим ее столь хрупкое и грациозное юное тело.

Наконец вспыльчивый старик оттолкнул ее от себя в последнем приступе гнева. И пока она вставала на ноги, не осмеливающаяся поднять глаза, но не плачущая и ни в чем не раскаивающаяся, он заговорил с ней как господин, приказывающий исполнить его распоряжения.

Она не без труда распрямилась, словно божественная легкость ее восемнадцати лет вдруг ее покинула. Задумчивая, опечаленная, она стояла напротив опекуна, который теперь взирал на нее с мрачным видом, но молча. Лицо Анриетты заливал солнечный свет. Ее безжизненные глаза смотрели в никуда, изящные пальчики машинально собирали в складки ткань небольшого передника.

Сезар, внешне уже спокойный, с хмурым, но не таким возбужденным лицом, снова заговорил другим тоном, о чем свидетельствовали его преисполненные сдержанной укоризны пожатия плечами. Дав выход избытку своего гнева, теперь он перешел к упрекам, к коим примешивались определенные чувства. Судя по всему, он читал нотацию, взывая к здравомыслию и мягкосердечию девушки. Наконец, подойдя к ней вплотную, он взял ее за руки чуть ниже плеч, посреди пышных рукавов, и отечески заглянул в эти красивые отсутствующие глаза, смотревшие в какую-то только им одним известную точку. И с серьезным лицом, по которому снова и снова пробегали отблески беспокойства, он медленно проговорил какую-то фразу – должно быть, некий вопрос. Анриетта и бровью не повела. В ней виделись лишь грусть и кротость, решимость и твердость. В ответ она несколько раз покачала головой – неспешно, справа налево. Ее решение осталось неизменным.