Повелитель света

– Ах да, так и есть, ты уже говорил: изобличающих его обстоятельств стало еще больше. Но что же случилось?

– А вот что. Как я уже сказал, Анриетта вошла в кабинет Сезара. Незнакомец тут же взял ее за руку и прямо на глазах у старика, которого такая дерзость, должно быть, привела в замешательство, заговорил с ней нежно и торжественно. Перстень находился в его жилетном кармане; он извлек его и надел на палец девушки, одновременно и счастливой, и испуганной, и находящейся уже на грани обморока!

– А что Сезар?

– Сезар, к несчастью, не сдержался. Повторюсь: он, разумеется, не ожидал этой страстной помолвки, произошедшей вопреки его воле прямо у него под носом. Он снова разъярился. Ужасная была сцена! Среди прочих диких орудий фигурировала даже какая-то дубина: вот та – видишь? Сезар потом снова повесил ее на стену. Он схватил эту дубину и принялся размахивать ею над головой молодого человека, осыпая его любезностями, которых я не слышал, о чем даже жалею. Так, угрожая палкой, он и выставил его за дверь.

– Хотелось бы мне верить, что молодому человеку не изменило чувство собственного достоинства!

– Не изменило, – сам того не желая, улыбнулся Шарль. – Он удалился очень достойно, пятясь и все так же держа трость под мышкой, словно старик Сезар уже тогда был лишь бесплотным изображением. Он адресовал Анриетте взгляд, преисполненный нежности. А она, полумертвая, смотрела, как он уходит, подталкиваемый этим клоуном, и, поднеся ко рту руку с черным перстнем, посылала ему долгий воздушный поцелуй.

– Да это же – чистый Бомарше![97] В пантомиме.

– Увы! Это жизнь. И страдания сразу для трех человек. Точнее – страдания, оставшиеся в далеком прошлом.

– А теперь пришел наш черед страдать. Из-за них. Едва ли кто-то подозревал, что из всего этого выйдет целая драма.

– Да, едва ли. Но так уж устроена История. Мы ее не знаем даже наполовину.

– Подведем итог, – сказал Бертран. – Менее чем за месяц до своей гибели Сезар обзавелся смертельным врагом. И этим врагом был мой предок.

Шарль снисходительно возразил:

– Но у него больше нет ключа…

– Для столь сообразительного молодого человека – это мелочь.

– Столь сообразительного? Что ты под этим подразумеваешь?

– Мне представляется, что весьма разумно с его стороны спрятать записку под бюстом Наполеона, прямо в кабинете Сезара. Он мог сунуть ее в тысячу других мест, гораздо более доступных для девушки: в ее комнате, к примеру. На первый взгляд это кажется проще и рациональнее. Но, порывшись там как следует, старый корсар мог обнаружить их секрет. Тогда как вряд ли бы ему взбрело когда-либо в голову искать что-нибудь запретное в собственном кабинете, не просвети его тайно на сей счет люминит.

– А не могла, случаем, эта идея исходить не от человека с тростью, но от Анриетты?

– Да хоть бы и так! – воскликнул Бертран, шмыгнув лукавым носом. – Мне все равно…

– Потому что…

– Потому что Анриетта – моя прабабка, черт возьми! Нет ни малейшего сомнения в том, что она вышла замуж за человека с тростью… с перстнем!

– И стала графиней или маркизой! – рассмеялся Шарль.

– Разумеется! – сказал Бертран. – Человек с тростью – аристократ, это же видно. Я тебе всегда говорил! А человек благородный никого не убивает!

– Да услышит тебя Господь Бог, дорогой мой Бертран! Желаю этого от всего сердца!

Так кто же все-таки был убийцей? Человек с тростью?

Или же Фабиус Ортофьери?

Подтолкнет ли люминит Историю ко лжи?

А может, убийца – кто-то другой? Или, как уже намекали, Сезара и вовсе никто не убивал?

Глава 14 Великий день необычайного зрелища

Мы не станем здесь вдаваться в подробности тех шестнадцати дней, что предшествовали волнующему и трагическому «ретровидению» 28 июля 1835 года, то есть – в действительности – периода, который растянулся с 30 октября по 15 ноября года 1929-го.

Шарль и его друзья пережили тогда на улице Турнон две с небольшим напряженные недели, фазу приготовлений и постоянного наблюдения, которая в силу обстоятельств представляла для них исключительный интерес. Каждая минута приносила что-то увлекательное: благодаря чудесным свойствам люминита прошлое оживало, перед ними изо дня в день разыгрывались сцены из жизни и вскоре просмотр должен был пролить свет на многие тайны, что сулило в будущем радости или печали.

Но за все это время наблюдение за знаменитой пластиной дало повод лишь к общим констатациям, которые не внесли никакого существенного изменения в то, что было и так уже известно как в отношении самого Сезара Кристиани, так и касательно Жозефа Фиески, его соседа.