Повелитель света

Резко повернувшись к нему, Баччо затараторил, словно неистовый автомат:

– Она вышла?.. Уже вышла?.. И гонец не встретил ее по пути?.. Тогда она должна была бы прийти!.. Простите, монсеньор… Даже не знаю… Кьярина, вероятно, уже где-то среди нас… Позвольте мне осведомиться…

Одолеваемый дурными предчувствиями, он тут же покинул свое место.

– Факел мне!

Нетерпение толпы усиливалось. В глубине вестибюля бодрые кулаки уже барабанили во входную дверь; в такт им среди песен, которые обычно звучат в ателье и мастерских, стучал дверной молоточек.

– Наверное, из-за этого сборища она и не может войти, – заметил Фалиеро Белли.

– Держу пари, – отозвался герцог, – она уже во дворце и просто не осмеливается предстать перед нами!

– Дай-то бог!.. Эрнандо, пойдем!

Баччо удалился, держа перед собой, словно связку факелов, канделябр с несколькими рожками. Мажордом последовал за хозяином, и они скрылись за воротами. Было слышно, как несчастный бегает по своему роскошному жилищу, переворачивая в нем все вверх дном. Застучали двери, с треском порвалась занавеска. Бесценные вещи со звоном полетели на пол, словно посуда. Каждая новая катастрофа сопровождалась мольбами мажордома Эрнандо.

Но грохот безумия и смятения становился лишь еще более оглушительным, и имя Кьярины звучало во всех помещениях дворца, то ясное, то неразборчивое, то близкое, то далекое.

Оно пронеслось по всему саду, затерявшись в самом его конце, после чего вернулось во дворец, звуча все тревожнее.

Эти призывы, несмотря на их громогласность, порой тонули в нарастающем с каждой минутой крике толпы.

– Кьярина! Кьярина! – звал Баччо.

– «Андромеду»! «Андромеду»! Покажи нам «Андромеду»! – настойчиво требовал своим разномастным голосом властный народ.

С другой стороны, уже и участники этой прерванной тайной вечери начинали обмениваться растерянными взглядами.

Эрколе Торриджани перекладывал из одной руки в другую свой рог из слоновой кости. Другие крошили хлеб, вертели так и сяк кубки… Лишь герцог, находя царящее вокруг смятение забавным, с огромным трудом удерживался от того, чтобы не расхохотаться. В голову ему пришла мысль, которая привела придворных в полный восторг.

– Музыку! – скомандовал он. – Музыку!

Оркестр мэтра Бредоне заиграл любимый паспье его светлости, и толпа ответила на него шумом веселого возмущения.

Вновь показался Баччо – в дальнем конце дворика, с уже погасшим канделябром. Он шел быстрым шагом, почти бежал в направлении ворот. Внезапно все те, кто наблюдал за ним с верхней галереи, услышали изумленный вскрик; Баччо резко остановился рядом с «Андромедой» и выронил канделябр, который, прокатившись по плиточному полу, упал в бассейн. Следовавший за хозяином мажордом завопил так, что все поняли: случилось нечто непоправимое.

Но как такое оказалось возможным? Одна из рук статуи отломилась и теперь валялась на земле.

Слуги, знатные вельможи, музыканты – все поспешно, вперемешку, спустились во дворик… И в едином порыве отпрянули: кисть другой руки, отделившись от бронзового запястья, упала на плиты.

Никто не мог понять, что происходит. То было чудо, чудо непонятное и отвратительное. На глазах у всех длинные борозды побежали по телу Андромеды, разрушая его словно забавы ради. Затем внезапно некий невидимый инструмент ударил благородную материю по локтевому сгибу уцелевшей руки. И самое ужасное заключалось в том, что, как показалось всем и каждому, удар этот пришелся не по металлу, а по плоти, так как никто и никогда не видел, чтобы бронза разрушалась подобным образом. Да, по плоти, разрезаемой лезвием, причем лезвием, ведомым злодейской рукой! И не только злодейской, но и весьма искусной, так как художник Фальчиеро-младший, в ужасе следивший за тем, как расширяется рана, решил было, что операцию эту производит некий искушенный в тонкостях препарирования анатом, конкурент Амбруаза Паре или Микеланджело…

Отвалилось предплечье… И однако же, то оказался действительно лишь кусок бронзы!..

Так или иначе, лишившись рук, Андромеда отнюдь не утратила красоты, разве что стала напоминать одну из статуй древности. Ее неподвижное и безмятежное лицо резко контрастировало с теми муками, которые, как казалось, ей только что пришлось вынести… Баччо обнял ее, отчаянно и безнадежно. Несмотря на это его объятие, почти тут же у статуи отвалилась голень – срезанная чисто, словно настоящая голень, отрубленная топором. И Баччо ничего не почувствовал, ничего не увидел, никак этому не помешал!

Теперь деструкция неистовствовала – с какой-то эротической яростью! – уже в нижней части живота.

– Тут явно не обошлось без магии! – заметил кардинал и, перекрестившись, начал произносить формулы экзорцизма. Теперь уже горло Андромеды получало порез за порезом.

– Барджелло![116] – вскричал герцог, всю веселость которого как рукой сняло. Теперь он выглядел скорее даже растерянным. – Приведите его! Будем вершить правосудие! Ганнибал! Лапо!

Подбежали спадассины. Ганнибал был бледен, Лапо дрожал.

– Разыщите барджелло!

Те бросились исполнять приказ, в то время как неутомимая толпа грянула с новой силой: