Повелитель света

– Тогда поднимаемся, поднимаемся! Если ваша светлость изволит возглавить нашу скромную процессию…

Мажордом пару раз кашлянул – разумеется, нарочно, – и музыка тотчас же стихла, но три гитариста заиграли ритурнель карнавальной песни, сочиненной самим герцогом, а певец Бредоне затянул первую строфу. Поэты из кортежа принялись припоминать стихи, которые им предстояло декламировать одному за другим во время пирушки.

Баччо пребывал в наимрачнейшем своем настроении.

– Хватит уже! – сказал ему герцог. – Не накручивай себя, успокойся. У женщин всегда находится какое-нибудь украшение, которое никак не желает становиться на место, из-за чего они постоянно опаздывают…

Несмотря ни на что, молодой человек оставался угрюмым и хмурым. Блеск стола, заставленного светильниками, чеканными вазами, хрустальными графинами и кубками с ножками в виде дракона, казался ему до безобразия тусклым. Слуги, эти тупицы и бездельники, несли уже кувшины с фриульским вином. Праздничные изыски, должным образом сервированные на украшенных гравировкой блюдах, имели для него вид совершенно бурлескный. Несмотря на то что повар изощрился воспроизвести симпатичную часовню, наподобие той, какую можно увидеть в соборе города Лукка, Баччо пренебрег этим восьмигранным, с куполом и колоннами, храмом, коим оказался пирог. «Неаполитанская крестьянка», прелести которой были выложены кусочками хорошо прожаренного молочного поросенка, вызвала у него чуть больше интереса, однако жареный каплун в форме небольших человечков показался ему «безобразным и отвратительным».

Из цукатов, имитировавших грот, в котором отдыхала миндальная Калипсо, он приказал убрать нимфу, чтобы она не раздражала глаз, так что корабль Улисса с его корпусом из павлиньих грудок, парусами из теста, ванильными веслами и грузом специй дальше плавал уже без какой-либо определенной цели.

Гости уселись на стулья с высокими спинками.

– Оставьте место справа от меня свободным – для Кьярины, – сказал герцог. – Я намерен насладиться подобным сокровищем и преподнести ей вот это колье с изумрудами.

Эрколе Торриджани, щитоносец, сел по левую от герцога руку.

– Ваша статуя просто восхитительна, мессир Баччо, с какой точки на нее ни смотри! – заметил кардинал Помпео Малатеста. – Даже отсюда она производит грандиозный эффект! Вам не кажется, что сейчас, в рыжеватом свете ламп, она пользуется одиночеством для того, чтобы полюбоваться своим отражением в бассейне? Но от этого фонтана, от этих струй воды ее зеркало затуманивается – и вот она уже как настоящая Андромеда, возвышающаяся над морской волной, которая никогда не бывает зеркальной!.. Так познакомимся мы все же сегодня с монной Кьяриной или вы опасаетесь ухаживаний Альфонсо и потому задумали какую-то хитрость?

Бредоне перестал петь. Над праздничным столом закружилось жужжание разговоров…

Вскоре к этому гудению примешался гул более хриплый и назойливый, который шел с улицы.

– Что это? – встрепенулся герцог.

Поднялся легкий переполох, нарушивший размеренный ход пиршества. Эрколе Торриджани, вскочив на ноги, исчез за гобеленами, чтобы взглянуть на площадь. Ганнибал Стекки и Лапо де’Платти, схватившись за шпаги, изготовились проявить свое легендарное мужество. Но Фальчиеро-младший одним взглядом остановил бретеров и, наклонившись к стулу Альфонсо д’Эсте, успокоил герцога:

– Пустяки, монсеньор. Согласно вашим указаниям и чтобы возбудить всеобщий интерес, я распустил слух, что статуя Баччо является одним из чудес Божьих. Наше объявление произвело, если позволите мне так выразиться, эффект разорвавшейся истины, сдержать которую не могла уже никакая человеческая защита. Результат всего этого – перед вами. Ведомые нашими людьми, сюда – приветствовать вашего кузена – явились все дилетанты и знатоки Феррары!

Эрколе, возникнув из-за гобеленов, проворчал:

– На площади черным-черно от простолюдинов. Требуют показать им статую… В любом случае, ваша светлость, бояться нечего: как обычно, все необходимые меры уже приняты. – Он похлопал рукой по рогу из слоновой кости, что висел у него на поясе. – И все же такие скопления людей мне как-то не по нраву, – закончил щитоносец.

Сквозь фламандские гобелены и через открытый дворик в галерею доносился глухой шум, приправленный отчетливыми апострофами, которые были будто зарницы в лучах заката:

– Баччо! Баччо! Статую! «Андромеду»! Покажи нам свое творение, Баччо! Оно принадлежит всем нам, всему городу!

Сделавшийся вдруг белее мела, Баччо вопрошающе смотрел на герцога округлившимися от испуга глазами.

– Вот и известность, дорогой кузен! – промолвил герцог. – Ступай! Покажись! Поговори с ними! Скажи, что увидят статую завтра, а сейчас пускай расходятся… Ха! Да не сию же минуту, черт возьми! Пусть еще немного понадрываются!.. Могучая серенада, клянусь Аполлоном! Слушай, Баччо, слушай во все уши. Едва ли на этом свете найдется такой хор, который мог бы сравниться с подобной какофонией!

Хмель славы уже начинал ударять в голову…

Тем временем мажордом Эрнандо подошел к хозяину и принялся с таинственным видом нашептывать ему что-то на ухо.