Повелитель вещей

Однажды темным зимним вечером, наложив на лицо грим, Анна заметила, что из зеркала на нее смотрит мать: те же глубокие морщины, похожие на складки, тот же острый нос над бледными, сведенными в ниточку губами. Мать смотрит с немым укором. Зачем она пришла? Чтобы упрекнуть дочь? За то, что не приехала, не забрала ее прах, оставила в общей могиле на Поле памяти… На другой день мамочка явилась снова. На третий Анна наконец догадалась, что такие явления неспроста: пора ей становиться вдовой.

Впрочем, вдовья жизнь ее не тяготила; и, что самое удивительное, эта жизнь почти не отличалась от прежней, к какой она привыкла, будучи мужней женой. Начать с того, что в материальном смысле она нисколько не пострадала – так же исправно, как и прежде, ей на карту приходили деньги. Анна знала, была уверена: об этом позаботился Петр Федорыч, в отличие от того, другого, отца ее Павлика, твердо стоявший на земле.

С ним, Петром Федорычем, даже после его смерти она ни в чем не знала отказа. В магазине у станции покупала все, что на нее смотрит, – самые лучшие продукты: сливочное масло, фруктовые, в коробочках, йогурты, даже нарезки твердокопченой колбасы. Слава богу, теперь снабжение такое, что и в город ездить не надо.

Когда она в последний раз была в городе? Давно. Позвонили из банка, предупредили, что срок действия карты заканчивается и что она, Анна Петровна, должна зайти в ближайшее отделение. Явиться лично, с паспортом. Садясь в электричку, Анна отчего-то подумала: это даже хорошо, что такое ответственное дело нельзя передоверить мужу – имея в виду не романтического отца ее Павлика, а Петра Федорыча – тот наверняка попросит у нее ключи. Ему, с его физическими данными, не составит особого труда взломать створку шифоньера (как-то раз поинтересовался, есть ли у нее собственные деньги – мало ли, остались от матери). Подумала и устыдилась: спросил – и что? Разве это означает, что Петр Федорыч зарится на ее деньги и собственность, включая отцовское наследство?

И все же как-то спокойнее держать ключи от квартиры при себе.

Только получив квиток с номером очереди, Анна вспомнила: кредит; она же не отдала. На мгновение ей стало по-настоящему страшно – впору все бросить и бежать, пока банковские служащие не вызвали полицию. Едва справившись с приступом страха, она приблизилась к окошку. На ватных ногах. Любезная девушка, сидевшая в окошке, о кредите не упомянула ни словом; указала, где расписаться, и протянула кусочек пластика. Воистину волшебный – только так можно объяснить отсутствие задолженности.

Впрочем, со временем у нее возникла другая версия: не зря она стыдила своего бывшего начальника. Усовестился, совершил в кои-то веки бескорыстный поступок, оказал ей материальную помощь.

В квартиру она так и не зашла. Какой хозяйке захочется видеть знакомые вещи, покрытые слоем пыли. А с другой стороны, пыль не стыд, глаза не ест… Картины запустения приходили ей на ум и потом – по странному совпадению тогда, когда Анна вела совместное хозяйство с Петром Федорычем.

В те непродолжительные периоды времени, когда она была замужем за отцом Павлика, в ее городской квартире жила большая и дружная семья: Павлик с женой и детьми – многочисленными Анниными внуками. Она порывалась съездить в город, навестить, познакомиться с невесткой, подарить внукам и внучкам немудрящие подарки. Но всякий раз что-то мешало: то весенняя распутица, то снег, то осенняя слякоть; а то такая вдруг установится жара, что не продохнуть. Ждешь-ждешь, выбираешь подходящее время, а потом глядь, а муж уже другой – ее возлюбленный охранник, попечением которого Анна столько лет не знала недостатка в дровах.

Овдовев, приходится экономить. Теперь до самых лютых холодов Анна не тратит дровяных запасов, обходится еловыми шишками, благо шишек в наших северных лесах полно. Чтобы не натрудить глаз, она приспособила детскую коляску, в которой сын или дочь (словом, кто-то из ее детей) в младенчестве гулял на балконе. Первое время, собираясь за шишками, она ставила внутрь два цинковых ведра, пока не сообразила: вёдра – лишняя тяжесть. С тех пор насыпáла шишки прямо в коляску. Со временем старая коляска стала для нее сущим подспорьем – неотъемлемым атрибутом бытия.

Впрочем, кое в чем ее жизнь все же изменилась. Вдове, живущей для себя, не перед кем наряжаться. Надевать нарядное платье, мучить отекшие, натруженные ноги, запихивая их в туфли-колодки. Тем более что в дачных шкафах и старого добра полно. Ношеного, но вполне еще годного. Зимой Анна надевает овчинный тулуп, подпоясанный ремнем; осенью и весной – черное кожаное пальто, на ее рост, пожалуй, слишком длинное. Когда дойдут руки, Анна подрежет пóлы. Только вот когда ее руки до этого дойдут?