Повелитель вещей

В траве прячутся грибы. Здесь, в тиши осеннего леса, среди грибов, его молчаливых жителей, на нее нисходит просветление: Анна вспоминает о сыне, своем исчезнувшем мальчике. Каким-то необъяснимым образом память о нем связана с грибами. Каким? Анна не задумывается – такими глупыми мыслями недолго навредить Павлику: сломать его хрупкую, как карандашный грифель, судьбу.

Лучше думать про грибы. Благородные тем и отличаются от прочих, что каждый гриб не похож на своего брата, с которым им выпало родиться на одном пятачке холодного осеннего леса или завязаться в корнях одного и того же пня. Сворачивая с главной дороги, Анна надеется встретить семейку боровиков либо дружный выводок молодцов-подосиновиков. Она идет не торопясь, внимательно глядя под ноги, вперив взгляд в сырую землю. Шевелит подхваченной по дороге палкой жухлую траву.

Там, в глубине, в слоях пахучего перегноя и опавшей хвои, прячутся тонкие ниточки мицелия; проще говоря, грибницы, с которой – как причина со следствием – связаны их плодовые тела. Как утверж-дают старые опытные люди, сама грибница никуда не исчезает. Даже в пустые десятилетия, когда, сколько ни броди, ни кланяйся каждому пеньку или кустику, – кругом сплошные свинухи (Анна ими брезгует: всем известно, что свинухи накапливают радиацию); компанию опасным свинухам составляют безопасные в этом отношении сыроежки и более чем сомнительные колпаки, о которых в былые годы и слыхом никто не слыхивал. Такими трофеями корзинку не украсишь, но делать нечего, приходится брать.

Под аккомпанемент хрустящего под сапогами мха Анна углубляется в лес. Тонкие лучи солнца, пробиваясь сквозь хмурые еловые кроны, осыпают холмики и пригорки искристыми брызгами – может сложиться впечатление, будто свет льется не с неба, а исходит от самóй земли. Наверное, это и есть радиация, о которой предупреждают старики. Но об этом думать не хочется. Куда приятней вообразить, будто так искрится грибница: ждет своего часа, чтобы вытолкнуть на земную поверхность целый выводок великолепных боровиков – дубовых, сосновых, березовых. Названия разные, но суть всегда одна: одарить наш терпеливый грибной народ самыми что ни на есть благородными трофеями. Стараниями умелых хозяек они наполнят своими крепкими плодовыми телами миллионы стеклянных банок с винтовыми крышками, чтобы в маринованном либо вареном виде радовать детей и взрослых на всем протяжении нашей долгой, порой нескончаемой зимы.

Хотел ли он вернуться назад? Сейчас, по прошествии стольких лет, он предпочитает ставить вопрос иначе: скорее да или скорее нет? Как бы то ни было, последнее слово осталось за Светланой. Она приехала месяца через три. Отцовские деньги были на исходе, надо было принимать решение. Искать ли работу? Отец, с которым он время от времени созванивался, настаивал, что для «этих», кого отец по-прежнему боялся, три месяца не срок. Твердил: надо подождать. По меньшей мере до конца года.

Он помнит, чтó тогда сказала Светлана.

– По матери-Родине соскучился?

Ни да ни нет – он мотнул головой неопределенно. Представляя себе не то, абстрактное, о чем она его спрашивает, а свою собственную мать. Словно для него, блудного сына, это одно и то же.

– Интересно. – Светлана наматывала прядь волос на палец. – А жить ты где собрался? У моих? Так у них, блин, не хоромы. – Намотала и дернула так, что ему вдруг показалось, будто превращения не было: перед ним не аватар покойной бабки, а обыкновенная девчонка, подруга матери, которая зарится на его хоромы.

Спасаясь от этой мысли, выбивающей почву из-под ног, он убедил себя в том, что имелось в виду ровно обратное: никогда Светлана не согласится в этих хоромах жить.

Впрочем, она не возражала, когда он объявил, что считает своим долгом материально помогать матери и, кроме прочего, платить за квартиру, не перекладывая это бремя на мать, – умолчав, что в действительности под этим скрывается: не смесь горечи и печали, которые он, отрезанный ломоть, испытывает к своей покинутой матери; тем более не данное ей однажды обещание, а уворованные накопления, его личный, его собственный грех (в отличие от другого, дедова, того, что дотянулся до него сквозь толщу времени) – тяжкий, но все же, он думал, поправимый. Этот грех перед бабкой он, ее любимый и любящий внук, холил и лелеял: уж лучше запах воровства, нежели запах крови, – и исправно искупал, переводя деньги матери на карту (ведь кому в конечном счете достались бы бабкины тысячи? – вот именно: ей).

Задачу облегчало то, что искупать можно было не в реале, передавая из рук в руки, а в фантомном пространстве, где виртуальная валюта любой страны – легко, в один клик – превращается в виртуальные рубли. Тем самым преодолевая пространство, которое лежит между ним и матерью-Родиной. Пространство, он думал, но не время – эту непроницаемую преграду, как ни старайся, не преодолеть.