Повелитель вещей

И тем не менее после каждой банковской операции – получив подтверждение, что его деньги благополучно «упали» ей на карту, – он испытывает умиротворение. Сродни тому, что испытываешь, глядя на теплый, но уже прогоревший костер: там, в глубине, под слоем пепла, под черными древесными углями еще вспыхивают живые искры, но это не меняет дела: костер давно прогорел.

Отцу он не помогал. Ни в первые годы, когда был беден как церковная мышь; ни в последующие, имея в своем распоряжении значительные средства. Вряд ли из чувства мести: мол, тот не помогал, мать растила его одна; и уж всяко не из жад-ности – сумма, перечисленная матери, давно и многократно превысила уворованную. Нет, не то и не так. Отца он предоставил самому себе. Вернее, его судьбе, которую отец выбрал для себя сам (у матери, он думал, по большому счету выбора не было) – когда ввязался в ту древнюю замшелую игру с какими-то, бес их знает, «ими». Вот и пусть доигрывает.

Такое вот – обдуманное – решение. В знак того, что он, внебрачный сын, незаконнорожденный отпрыск, покинувший Родину, не чувствует своей сопричастности к великой (здесь он коротко усмехался) отцовской игре.

Хотя во всех других обстоятельствах Светлана – из них двоих – всегда была решительнее. Это она настояла, чтобы он бросил дурацкую бессмысленную работу – и пустился в киношное плавание. К тому времени, закончив местные курсы, она уже работала в парикмахерском салоне, где ее ценили, признавая за «этой молодой русской» несомненный талант и мастерство. Собственно, о Немецкой киноакадемии она узнала от одной из постоянных клиенток, экстравагантной дамы, которая любила кардинально менять свой образ. Выслушав очередное пожелание, Светлана, действуя на свой страх и риск, подобрала для нее особенно удачный подтон, отчего та пришла в восторг и – быть может, в качестве бонуса – рассказала о своем сыне, будущем кинорежиссере, который как раз сейчас снимает свой первый документальный фильм.

Выслушав Светланин рассказ, он пожал плечами: хорошо-то хорошо, а деньги? И уж если на то пошло, сам он предпочел бы Национальную школу кино и телевидения в Биконсфилде. На худой конец, Нидерландскую киноакадемию. В своих предпочтениях он признался через неделю – из чего Светлана сделала вывод, что брошенное зерно не погибло (как можно было ожидать), а проросло. Так или иначе, от журавлей в британских и прочих небесах им пришлось отказаться в пользу не столь уж желанной, зато вполне реальной синицы: в Германии образование бесплатное. Через год, сдав вступительные экзамены, он поступил в Deutsche Filmund Fernsehakademie – о чем потом никогда не пожалел.

Первое время ему казалось, будто он, пустившись в шальное плавание, несется невесть куда без руля и ветрил. Это смутное чувство длилось долго, до тех пор, когда его работа, снятая на третьем году обучения и представленная на студенческом кинофестивале, получила главный приз на конкурсе короткометражных фильмов. Там, на этом фестивале, он и встретил своего чудака-продюсера, который разглядел в нем то, что с течением времени узрели все.

После второй – на этот раз уже не студенческой, а «взрослой» фестивальной награды – Светлана сказала, что она совершенно счастлива. Теперь, если что, он справится без нее. По ее возбужденному лицу пробежала тень. Он не придал этому значения – но вспомнил через много лет, когда врач, наблюдавший ее в немецкой клинике, сообщив неутешительный диагноз, принялся уверять их обоих, что лейкемия не приговор.

Светлана слабо улыбнулась:

– Что для немца не приговор, для русского – смерть.

Шутка, сказанная по-русски, предназначалась не для немца, который рассказывал про новейшие методы лечения, про эффективные препараты, позволяющие справляться с болезнями крови, про вероятность выздоровления, по его словам, высокую.

В тот день она впервые осталась в клинике. Прежде чем сесть в машину, он поискал глазами ее окно. Ему показалось, нашел.

Вечером, добравшись до дома, он поднялся на второй этаж – ходил по комнатам, пытаясь собраться с мыслями. Ускользало что-то важное, связанное с матерью. Что-то о конечной справедливости. Так и не вспомнив, спустился вниз, машинально открыл бар, налил в стакан вина. Красного, похожего на кровь, которую льют одни, а расплачиваются за это другие…

Перебивая его неуклюжие попытки, чей-то голос явственно шептал над ухом: «А тебе не приходит в голову, что у людей, склонных к насилию, отравленная кровь?»

Он сморщился, дернул плечом. С размаху выплеснул вино в раковину.

Не сосчитать, сколько раз, выходя на новый круг извечных природных закономерностей, зима сменялась весной, летом, осенью – и опять зимой.