Повелительница львов

   — Тогда поцелуйте мою руку, уходите и возвращайтесь лишь после того, как ваш король будет готов принять меня.

Он схватил мою руку.

   — Мег!

   — Уходите, — повторила я, — вы должны уйти, милорд.

Его пальцы на мгновение сжали мои, но он тут же отпустил мою руку и поклонился.

   — Я буду считать каждую секунду до нашей новой встречи, ваша светлость.

Мне хотелось проводить его до дверей и махать рукой, пока он не скроется вдали, но это было слишком рискованно. У меня бешено колотилось сердце, щёки горели, и мне требовалось, по крайней мере, несколько минут, чтобы успокоиться и обрести свой обычный вид.

Но этих нескольких минут и не оказалось в моём распоряжении. Прежде чем я успела перевести дух, появилась маман.

   — Что он сказал? — спросила она.

   — Попрощался со мной.

Маман пронзила меня испытующим взглядом.

   — И ничего больше?

   — А что ещё он мог сказать, маман?

Маман по-прежнему не отводила от меня глаз; она всячески кривила рот, как обычно, когда пребывала в нерешительности. Но между нами никогда не было истинной близости. Пока она расходовала свои силы на то, чтобы отвоевать владения мужа, я находилась на попечении бабушки. Эта милая испанская гранд-дама воспитывала меня до самой своей смерти, а умерла она лишь за восемнадцать месяцев до тех событий, с которых я начала своё повествование. Невзирая на глубокую старость, бабушка до последних дней сохраняла бодрое расположение духа и неизменно обо мне заботилась.

Она много рассказывала мне о диком Арагоне, о его лесистых горах, обрывистом морском побережье и красивых обитателях. Рассказывала и о сражениях с маврами. Не то чтобы ей случилось быть их очевидцем, — к тому времени, когда бабушка родилась, Реконкиста[6] уже почти завершилась, и оставшиеся мавры, как и ныне, проживали в небольшом Гранадском королевстве в юго-восточной части Иберийского полуострова, — но говорила она так убедительно, как будто сама лично присутствовала при этих столкновениях, продолжавшихся несколько столетий.

Я любила бабушку и горько оплакивала её кончину. Но мне в то время исполнилось уже двенадцать лет, и я понимала, что раз родилась женщиной, то должна терпеливо сносить свою женскую долю. Возвратившаяся как раз в это время маман всячески пыталась меня утешить, но оказалось, что мы стали чужими друг другу. Мы пытались преодолеть эту отчуждённость, но в то время, как я отличалась серьёзностью, проявляла живейший интерес к делам этого мира, маман, с её фривольным характером, думала лишь о своём очередном увлечении. Зная мораль французского двора, я предпочитаю не задумываться над тем, насколько далеко заходили эти увлечения. Поэтому, повторяю, между нами так и не возникло истинной близости, я подозреваю даже, что маман побаивалась меня, внезапных вспышек моего гнева.

Вот и теперь, желая предостеречь меня от необузданных желаний, маман не находила подходящих слов.

   — Граф, без сомнения, порядочный человек, достойно представляющий своего великого повелителя. Надеюсь, ты высоко ценишь выпавшее на твою долю счастье, Мег? — только и сказала она.

   — Да, маман, ценю, — заверила я её.

Уединившись в своей комнате, я спокойно обдумала всё происшедшее. До сих пор меня никогда не целовали, по крайней мере так страстно. Даже дядя Шарли, который не упускал случая обласкать меня, не осмеливался притрагиваться своим языком к моему. Меня охватило такое чувство, будто я лишилась целомудрия. Впрочем, я и в самом деле потеряла бы его, не найди в себе силы вовремя оттолкнуть графа.

Разумеется, я была прекрасно осведомлена о том, что происходит между мужчиной и женщиной в постели; об этом позаботилась в своё время моя бабушка. Но, как, вероятно, и большинству молодых девушек, мне не терпелось испытать ещё неизведанные ощущения, хотя я и отдавала себе полный отчёт в том, что для сохранения своей репутации, которая в противном случае окажется безнадёжно загубленной, в первый раз необходимо совершать это запретное действо со своим мужем.

Столь же хорошо я знала и о том, что адюльтер с королевой может рассматриваться как государственная измена, со всеми вытекающими отсюда последствиями для его участников. В нашей французской королевской семье такое уже случалось. Всего за сто лет до моего рождения король Людовик X женился на венгерке по имени Клеменция, которую застали в объятиях одного из пажей. Несчастный юноша был разорван на части четырьмя лошадьми; забеременевшей же Клеменции позволили родить, после чего удушили её в темнице. Никто не решился оспаривать отцовство ребёнка — а это был сын, — и он прожил менее года, причём некоторое время официально считался королём Франции.

Равным образом я была осведомлена и о том, что помолвка влечёт за собой такую же ответственность, как и бракосочетание. В глазах всего мира я уже была королевой Англии, и ни один человек на свете не мог этого изменить, хотя, Бог — свидетель, многие и пытались это сделать.