Поверхностное натяжение

– Я не знаю, почему ты изгнал меня из своего храма. Не знаю также, почему тебе нужно было, чтобы меня изгнали мои соплеменники. Еще меньше ведома мне причина, по которой ты направил меня в страну Птиц, сделав из меня жертву их кровожадной жестокости. Я не сделал ничего, чтобы вызвать твою ненависть. Тому безумию, что я испытал в твоем храме, причиной была твоя бессмертная сущность, и вряд ли мои предки одобрили бы мое поведение. Скажи мне, чего ты хочешь. Что такое я совершил, за что мне полагается смерть? Какую судьбу ты мне уготовил? Что я должен сделать, чтобы удовлетворить твои желания? Ответь мне, бессмертный Квант!

В речах Тлама сквозило достоинство, но у Мартелса не было ответа, коим он мог бы успокоить аборигена и внушить ему надежду – по крайней мере, на справедливость в отношении собственной судьбы. С точки зрения Мартелса, Тлам был в гораздо большей степени жертвенным животным, чем сам мог предположить. Будущего у них у обоих не было и, что бы Мартелс ни предложил Тламу в качестве объяснения того, что с ними происходит, легче от этого аборигену бы все равно не стало.

– Бессмертный Квант! Ответь мне! Ответь! Что мне сделать, чтобы умиротворить тебя? Скоро Птицы проникнут в мое сознание и, возможно, в твое. А, может быть, и в сознание созданной тобою сущности. Их Король настигнет меня и подвергнет допросу, исходом которого станет смерть. Что я ему отвечу? Какую цель ты преследуешь, овладев мной? Умру ли я, так и не поняв ее? Я ничего, ничего не сделал такого, во имя чего я должен умереть!

Не этот ли самый крик исторгли из уст сиракузян римские легионеры, своими короткими мечами разящие направо и налево в ночь разграбления города? Ответом могло бы быть: «Для этого ты был рожден». Но был ли смысл озвучивать этот ответ? Не поставит ли Мартелс свой план под угрозу срыва, удовлетворив любопытство Тлама? Нет, сейчас лучше промолчать и ни единым словом не дать аборигену убедиться в том, что его подозрения не напрасны, что он действительно находится во власти чуждого ему сознания.

Но ритуал есть ритуал! И Тлам, как то и положено, воскликнул в третий раз:

– О, бессмертный Квант, или дух, посланный Квантом! Обрати ко мне свое внимание! Ответь мне!

Мартелс молчал как рыба. Но где-то, в самой глубине сознания Тлама он ощутил медленное шевеление – словно кто-то восставал от долгого сна. Губы аборигена шевельнулись, грудь расправилась, а сердце упало, и Мартелс услышал, как он произносит – голосом, слишком знакомым, чтобы его забыть:

– Я с тобой, вождь Тлам! Демон, овладевший тобой, послан не мной. И тем не менее подчинись его воле и не страшись Птиц. Наш час еще придет.

Человек, наделенный утроенным сознанием, встал и, как сомнамбула, вновь направил свои стопы к югу.

8

Не нужно быть орнитологом, чтобы понимать, насколько далеки мы от понимания птичьих инстинктов и, главное, того из них, что заставляет пернатых каждый год возвращаться в одно и то же место – туда, где остались их родовые гнезда. Отец Мартелса, как и многие англичане столь же низкого, как он, происхождения, гонял голубей, и иногда пополнял свои скромные доходы от футбольного тотализатора, игры в дартс, общения с ипподромными жучками и (когда все остальные источники иссякали) биржи труда тем, что продавал любимую птичку такому же, как он, заядлому голубятнику. В те времена в ходу были многообразные теории относительно того, почему птицы ведут себя так, а не иначе, и самая популярная состояла в том, что в их внутреннем ухе и полых костях содержалось нечто вроде железных опилок, что позволяло им с большой точностью передвигаться на значительные расстояния вдоль силовых линий магнитного поля Земли. Но одной из первых гипотез была та, что говорила о телепатических способностях птиц, и теперь, несмотря на свои давние сомнения на этот счет, Мартелс был склонен считать ее наиболее убедительной. Хотя она ему и не нравилась, деваться было некуда – факты говорили сами за себя.

Квант помалкивал. Тлам, это существо с тройным сознанием, не останавливаясь, двигался на юг. Понукать его не было необходимости, и Мартелс, пассивно наблюдая за тем, что происходит вокруг, размышлял.

Конечно, начать ему нужно было с того, чтобы распрощаться со всеми свойственными двадцатому веку представлениями о телепатии – даже если за ними стояли вроде бы и достоверные свидетельства. Насколько надежны последние, показали уже Джозеф Райн с Сэмюэлем Соулом, а также их многочисленные последователи, которые, подвергнув телепатию лабораторным исследованиям, всякий раз маскировали полученные неудовлетворительные результаты каким-нибудь новым, мудреным научным термином.