Поверхностное натяжение

По мере того, как они двигались все дальше и дальше в южном направлении, Тламом все более овладевало уныние, и лишь по тому, как слегка изменился его мышечный тонус, Мартелс понял, что они вторглись в страну Птиц.

В течение нескольких последовавших дней они не встретили ни одной Птицы. Все их внимание было занято движением, поисками укрытия на ночь, сном, добыванием пищи, вновь движением. Мартелс позволил Тламу самому выбирать маршрут. Если бы нашелся некто, кому дано было бы наблюдать за передвижением аборигена, он ни за что не догадался бы о том диалектически сложном напряжении, которое царило внутри этой сдвоенной личности, где отчаяние, раздиравшее душу Тлама, боролось с настойчивой целеустремленностью Мартелса.

Потом они увидели Птицу. Это было маленькое, серо-коричневое существо, напоминавшее воробья, но при виде этой на первый взгляд безобидной пичуги Тлам застыл, словно кролик, взглянувший в глаза змее.

Птица же раскачивалась на дереве, зацепившись коготками за самый кончик нижней ветки, вертела головкой и время от времени чистила перышки. Взгляд ее не отражал никакой мысли, а через некоторое время это крошечное создание бессмысленно чирикнуло и, спорхнув с ветки, исчезло в чаще леса подобно пуле, поросшей перьями. Было трудно поверить, что эта крошка могла представлять собой хоть какую-нибудь опасность, но ведь и вирус рака не отличается особыми размерами. Тлам еще некоторое время сохранял неподвижность, и, когда двинулся дальше, был предельно осторожен и поминутно стрелял глазами по сторонам, словно сам уподобился птице.

И он был прав в своих опасениях: на следующий день они увидели еще трех напоминающих воробья Птиц, а через день – еще пять. И уже следующим утром, выбираясь из своего ночного укрытия, Тлам с Мартелсом обнаружили, что сверху, с расстояния полутора метров, на них смотрит стеклянными немигающими глазами иссиня-черная, напоминающая ворону Птица, вытянувшая по направлению к ним змееподобную шею.

Если бы у Мартелса было собственное тело, он бы содрогнулся – настолько живо всплыли в его сознании образы шекспировского «Макбета» и «Ворона» Эдгара По, но их общее с Тламом тело номинально принадлежало аборигену, а тот лишь снова замер. По совершенно разным причинам ни одно из сознаний не испытало удивления, когда клюв Птицы раскрылся, ее горло запульсировало и это создание издало звуки, похожие на стук костяшек пальцев по полированной доске:

– Отправляйся домой.

– У меня нет дома, – ответил Тлам. – Меня отвергло мое племя, равно как и все прочие племена.

– Отправляйся домой, – повторила Птица. – Или я выклюю твои глаза. Мой Король обещал их мне в качестве добычи, если ты не уйдешь.

Как ни странно, эта угроза не сильно испугала Тлама. Возможно, это была ритуальная формула, а возможно, он уже дошел до крайней степени отчаяния, и испугать его было невозможно. Мартелсу пришла на память строчка из «Города страшной ночи» Джеймса Томсона: «… увы, ни надежды, ни страха».

Тлам покачал головой:

– Нет, я не могу.

– Король слышит тебя.

– Пусть.

– Отправляйся домой.

– Я не могу.

Разговор стал абсолютно неинформативным и грозил окончательно превратиться в ритуал. В нетерпении Мартелс прервал ступор, овладевший аборигеном, и заставил его возобновить движение, хотя и позволил соблюдать необходимую осторожность. Птица не сдвинулась со своего места, но каким-то образом Мартелс еще некоторое время продолжал чувствовать на шее Тлама взгляд ее немигающих глаз.

Тем не менее вскоре Мартелс с удивлением обнаружил, что Тлам тормозит их движение вперед. Это было странно – ведь Тлам, конечно же, должен был стремиться к тому, чтобы как можно быстрее покинуть место, где им встретилась Птица. Удивительной была и сила, с которой абориген противился воле Мартелса. Мартелс ослабил контроль за действиями Тлама – ему важно было узнать причины столь настойчивого сопротивления.

В поисках укрытия Тлам осторожно вошел в чащу и нашел высокое дерево, к которому можно было прислониться спиной. Справа и слева он был защищен густыми кустами, а сверху и спереди перед ним оставалось открытое пространство, которое он мог контролировать. Движения его были еще более осторожными, чем до этого, словно он сомневался в степени свободы, которая была ему дарована, и был готов к тому, что его вновь ее лишат. Мартелс, не вмешиваясь в действия аборигена, позволил тому устроиться в укрытии, и некоторое время Тлам молчал, отдыхая.

И вдруг он заговорил едва слышным шепотом:

– Бессмертный Квант или дух, посланный Квантом, – услышь меня!

Мартелс не отвечал, хотя и почувствовал, что ответить стоит – хотя бы для того, чтобы Тлам говорил дальше. Но, вероятно, абориген и не рассчитывал на что-то, кроме молчания. Повторив свою просьбу, он продолжил: