Поверхностное натяжение

Но нет, этот номер не пройдет. Если он и не ввергнет Тлама в состояние паники, то пользы от этого все равно будет мало. Лучше он постарается получше разузнать, что тут и как, а для этого даст Тламу возможность действовать вполне самостоятельно. В любом случае, перехватить инициативу Мартелс сможет в любой момент. И момент этот скоро настанет.

Тлам дернулся и открыл глаза, мгновенно проснувшись. Его взору явилась мешанина стеблей, лиан, грибов и еще каких-то растений, напоминавших миниатюрные кипарисы. Потянувшись всем телом, Тлам изогнулся, но так осторожно, что своим движением не потревожил ни единого листа. Потом выглянул из кустарника. Вероятно, ничего опасного для себя он не заметил, поскольку сразу же поднялся на ноги и принялся завтракать белыми ягодами. Их вкус и текстура сильно напоминали мамалыгу, десять лет мариновавшуюся в соленом белом вине, через которое пропускали двуокись серы, но, поскольку Мартелс уже долгое время вообще ничего не пробовал на вкус, ягоды показались ему деликатесом. В нескольких метрах от своей стоянки Тлам нашел голубую чашу цветка, наполненную не то росой, не то дождевой водой, тепловатой и сладкой, которой и утолил жажду.

Затем бросился бежать.

Темнокожий абориген, почти не останавливаясь, двигался весь день. Подобно лошади, участвующей в кроссе по пересеченной местности, он менял бег на рысь, потом на шаг, потом – вновь на быстрый бег. Каждый час он останавливался на десять минут, чтобы отдохнуть, утолить жажду и съесть либо сочный фрукт, либо какой-нибудь пряно пахнущий гриб. Хотя Тлам постоянно вилял, то и дело отклоняясь от прямой линии, ближе к вечеру Мартелс заметил, что солнце, чей золотой свет фильтровался сквозь зелень джунглей, начинает садиться справа. А это означало, что Тлам бежал на юг. По крайней мере, в южном направлении.

Незадолго до сумерек они добрались до могучего пенящегося потока, который Мартелсу показался совершенно непреодолимым. Но Тлама река совершенно не смутила. Он просто принялся карабкаться на деревья, под которыми мчалась бурная вода. Мартелс никогда не видел тропических лесов и даже ничего не читал о них, а потому был страшно удивлен, когда перед ним предстали верхушки деревьев, прочно соединенные тысячами лиан и сформировавшие совершенно независимый мир – словно Земля обрела вторую поверхность или словно с небес опустилось некое примитивное подобие Царствия Небесного. На этих небесах змеи маскировались под лианы, лягушки гнездились и питались в бассейнах, сформировавшихся в чашах огромных цветов, обезьяноподобные существа размером с крысу больно и точно бросались орехами, а иногда то тут, то там в темноте вспыхивали безумием зеленые глаза, которым место было скорее в глубокой пещере, чем здесь, под небесами. Но Тлам мчался по вершинам деревьев с таким проворством, словно этот мир был так же привычен для него, как и джунгли внизу, и, когда он вновь спустился на землю, шум реки уже был неразличим.

Ночь они провели на естественной площадке посреди раскидистых ветвей дерева, напоминавшего яблоню, но несшего на своих ветках некое подобие грецких орехов. Утром Тлам позавтракал, раскалывая в ладони одновременно по два ореха, чем напомнил Мартелсу грязную итальянскую шутку, которой от роду было двадцать три тысячи лет. После завтрака темнокожий спрыгнул на землю и продолжил путь, но уже не бегом – похоже, он оказался в знакомой местности и почти достиг своей цели.

И вдруг они оказались на месте. Перед глазами Мартелса лежало нечто, что должно было бы напоминать деревню, но таких деревень Мартелс не видел никогда, даже в кино. Хотя прогалина, на которой стояла деревня, была достаточно просторной, по всей ее площади были оставлены стоящие в шахматном порядке древние деревья, и над поселением висела естественная крыша макушек, переплетенных лианами. На земле же, на примерно равном расстоянии друг от друга, располагались тяжелые, круглые, чуть выпуклые деревянные щиты диаметром около пятнадцати футов каждый. Их края, пронзенные утопленными глубоко в землю толстыми деревянными кольями, поднимались над поверхностью всего дюймов на шесть. Края щитов были округлыми, а их кривизна, как автоматически отметил математический ум Мартелса, была настолько небольшой, что, попытайся кто-нибудь вывести на основе этой выпуклости величину числа «пи», она оказалась бы равна в точности трем целым нулю десятых – как ее высчитывали еще вавилоняне.