Поверхностное натяжение

– Он ничего не ответил, Старшие. Но и я не успел задать свои вопросы! В тот момент, когда мне было позволено обратиться к Кванту, я напал на него.

Поднялся удивленный шум.

– Напал? – переспросил один из Старших. – Но это невозможно! Как ты это сделал?

– На полу музея лежало два продолговатых предмета. Я их использовал как дубинки.

– Но почему? – задал вопрос другой из Старших.

– Не знаю. Это просто произошло – так, словно я был одержим кем-то или чем-то.

– Это не оправдание. Никто не может быть одержим помимо своей воли. И Квант тебе ответил на твои удары?

– Никоим образом, – покачал головой Тлам. – Правда, я не причинил Кванту никакого вреда. Как только я понял, что происходит, я бежал, и Квант даже не попытался мне помешать.

– Естественно, ты не мог причинить Кванту никакого вреда, – проговорил второй из Старших медленно и веско. – Но тот урон, что ты нанес племени, невосполним. Мы даже не знаем, что случилось бы с нами, если бы Квант решил найти нас и отомстить. Но даже если этого не произойдет, у нас не будет возможности отправлять к нему наших посланников, пока ты жив.

– Точно так же считаю и я, – воскликнул Тлам с искренностью, которая показалась Мартелсу удивительной, пока он не вспомнил, что вся культура Четвертого Возрождения замешана на влечении к смерти. – И именно поэтому я жду вашего суда и приговора.

Тлам склонил голову, и в жилище воцарилась тишина, которая все длилась и длилась. Мартелс поначалу решил, что между Старшими должно начаться некое обсуждение, но этого не произошло. Может быть, Старшие в этот момент общались со своими предками? Это было, пожалуй, самое разумное объяснение. Мартелсу хотелось поискать глазами девушку, но, вероятно, она осталась у входа и ничем не могла помочь. Но это был всего лишь импульс – сам Мартелс был ориентирован на жизнь.

Наконец, после долгой паузы, один из Старших заговорил голосом глубоким и певучим:

– Вождь Тлам! Что ты предпочитаешь: лезвие Птицы, казнь или изгнание?

Вопрос был чисто ритуальный – в этой культуре на него был лишь один ответ. Но неожиданно для самого себя Мартелс вмешался и не дал Тламу ответить – просто парализовал его речевой центр, как сам Квант не раз поступал по отношению к нему. Одновременно он почувствовал, как вождь внутренне содрогнулся, ибо ощутил, что над ним, в этот ответственный момент, утвердил свою власть кто-то чужой и незнакомый.

Вновь последовала пауза, хотя и не столь долгая, как предыдущая. Наконец, первый из Старших заговорил голосом, полным презрения:

– Как мы могли так ошибиться и выбрать тебя вождем? Увы, наши предки подвели нас, да и мы сплоховали. Мужества в тебе меньше, чем в малом дитяти. Мы осуждаем тебя на изгнание. И, когда Птицы будут рвать тебя на куски, ты вспомнишь, что из нашего племени ты – единственный, кто испугался милосердного лезвия. Твое наказание тяжелее, чем совершенное тобой преступление, но ты сам его выбрал.

Безрассудно поддавшись чувству жалости, Мартелс освободил сознание Тлама, надеясь, что свергнутый вождь произнесет что-нибудь в свою защиту, но тот был, вероятно, слишком ошеломлен, унижен и смущен произошедшим, чтобы что-то сказать – даже если и собирался это сделать. Сгорбившись, он поднялся и двинулся к утыканной шипами двери. Когда он поднял ее и открыл вход в убежище, стоящая у выхода девушка плюнула ему в спину.

Окончательно униженный Тлам, лишившись последних сил, не стал даже удерживать дверь – когда он выходил наружу, шипы процарапали глубокие ложбины на его плоти, но он даже не обратил на это внимания, ему было все равно.

Выпрямившись и напряженно моргая, Тлам нерешительно осмотрелся. Было ясно, что и в страшном сне ему не могло привидеться, что он окажется в подобной ситуации. По существующим обычаям ни одно племя не имело права его принять в свои ряды. Одному же ему в этих краях было не выжить. Каким-то непостижимым образом он оказался в изгнании, но пойти ему было некуда. Наверное, Мартелсу нужно взять Тлама под свой контроль – он же должен использовать и основанные на развитых инстинктах знания аборигена, и его умение жить в джунглях. С другой стороны, если дать Тламу волю, то, повинуясь своим склонностям, тот вполне может совершить харакири или, по меньшей мере, впасть в апатию, свойственную самоубийцам. Нет, выбора у Мартелса не было. Все толкало его к одному и единственному решению.

Да и сам Тлам решил долее не оставаться в просыпающейся деревне, чтобы не нарваться на оскорбления. С унылым видом двинулся он в окружающие деревню кусты. Мартелсу вспомнились стихи Гете из «Зимней поездки на Гарц», которые Брамс использовал в своей «Альтовой рапсодии»: «У него за спиной поднимаются травы, глушь поглощает его» (пер. Евг. Витковского). Но в этом случае не Тлам отверг человечество, как это сделал мизантроп у Гете, а люди отвергли Тлама, и виною тому был Мартелс.

Но делать было нечего. И Мартелс, не обращая внимания на крик ужаса и отчаяния, которые испустил Тлам, направил его стопы на юг, по направлению к Краю Света… и стране Птиц.

Наконец, началось его путешествие.

7