Поверженный тополь (СИ)

  - Надо же, воды сколько, - вслух подивился Михаил. - На всю жисть нахлебалась, поди.

   Наташа перестала всхлипывать, заулыбалась и снова заплакала.

  - Пошли домой, тебе в тепло надо, - сказал отец.

  - Я посижу тута, батя. Мы с Нюркой вернемся.

  - Ну, как знаешь. Найду сорванца - попилим это чертово дерево.

   Михаил поднял побросанные инструменты и полез вверх по склону. Только поднявшись на сопку, озадачился: откуда взялся топор? И еще одно: где малОй?

   Малой, сбежавший со страху при виде 'мертвяка', между тем гоголем прошел через поселок, но никого не встретил, чтобы рассказать новость. Тогда он направился прямиком к милицейскому участку. Ему не давал покоя пережитый днем раньше позор, и к зданию милиции тянуло непреодолимо. 'Развалочка' сменилась осторожной поступью, губы криво съехали на левую щеку, да так, что ехать дальше некуда, а нагловатый прищур сузился еще больше. Сорванец прокрался вдоль забора, нашел дырку от выпавшего сучка и, придержав нетерпеливое сопение, закатил в дыру любопытный глаз.

   Домой Петька вернулся тише воды, ниже травы. Батя копал огород, но, увидев сына, отставил лопату и поманил его пальцем. Тот послушно потрусил к отцу.

  - Где тебя всё черти носят? Бери вон топор, пошли в лес. Чего сбежал? В кого ты такой трус уродился, в мамашу, что ль?

   Петька поднял на отца посерьезневшие глаза и сказал:

  - Батя, там коммуняков поймали.

  - Чего? - насторожился Михаил.

  - Чего-чего... Смотрю я - коммуняков двух ведут, руки за спиной связаны. Конвоиры болтали между собой - расстреляют их.

   - У нас тут сроду никаких коммуняков не расстреливали, - произнес Михаил и кашлянул. Нехорошо ему стало, будто Ваську проклятого уже сдал, хотя в милицию так и не пошел, передумал. А если б сдал? Коммунисты знай себе сидят в единственной оставшейся на Севере Сахалина тюрьме в Александровске, и никто их не расстреливает. Родные и друзья передачи носят. А кто их знает, эти власти - шлея перченая попадет под хвост, и расстреляют. Штакетник так и поплыл перед глазами. Чуя некоторую слабину в ногах, Михаил деревянно прошагал мимо сына с огорода в дом. Там он сел на табурет и застыл бездумно. Анна, отскребавшая пол, выпрямилась, не вставая с колен. Стареет, что ли, муж-то? - подумалось ей.

   Михаил шевельнулся, поднялся, скрипя суставами, и полез в подпол за самогоном. Вскоре оттуда раздался свирепый рык, от которого Анна так и замерла:

  - Где мешок с картошкой?

   Муж выбрался из подпола багровый и злой.

  - Куда картошку дела, шельма?

   Анна выпрямилась, подняла руки, заранее защищаясь от ударов, и промямлила беззубым ртом:

  - Отдала я картофку-то, Лукерье отдала.

  - А ты меня спросила, можно ли им картошку давать? Да я этой сволочи капли воды не дам!

   Анна перестала пятиться и чуть-чуть опустила руки. Скорбно поднятые домиком брови сдвинулись к переносице.

  - А хучь и сволочь, - с надрывной твердостью сказала она. - Это твой брат родной. Им ешть нечего, шовшем нечего! Шемья большая, жа жиму вшё подъели. Андрюшка у них шовшем шлабенький, того и гляди, помрет. Бешшердечный ты, Мишка!

   От неожиданности Михаил опустил руку, поднятую для удара, потом прошел по хате туда-сюда.

  - Совсем есть нечего? - буркнул он недовольно. - Им не впервой.

  - Вашька скажал - хучь петлю намыливай. Корову забить шобралшя, а куда беж коровы-то? Шовшем беда. Пожалела я их, прошти, Миша.

   Бровки снова изломались скорбными домиками. Михаил походил по избе туда-сюда, потом набычился и потопал в кладовую. Там стояли два мешка с мукой, и Михаил, остановившись в потемках, в некоторой задумчивости погладил мешок. Было ему так муторно, будто убил кого. Он оттер со лба пот и развязал мешок, чтобы пересыпать половину в пустой, но вместо этого выпрямился. Руки у него крупно затряслись. 'Не по-людски это, права Лушка, - подумал он. - Всё не по-людски, пропади оно пропадом'.

   Михаил понес 'коммунякам' целый мешок, и Анна тихонько перекрестила его спину.

   Скоро он вернулся, вынес из подпола самогон, из кладовки - еще какой-то куль, и снова ушел к Василию.

   Пришел оттуда уже к вечеру и хмельной, мимоходом погладил дочь по голове и тяжело оплыл на табурете. На костлявых коленях двигались шишковатые пальцы рук, опутанных жилами, черная с редкой проседью борода легла на грудь, темные веки притушили пламя молдавских очей.

  - Нюрка-то как? - осторожно спросила Анна, метнув взгляд на дочь.

   Михаил встрепенулся, ответил:

  - Отлежится, чего ей сделается. Мерзнет только да сильно кашляет. Завтра сходи к ним, Лушка просила.

   И, повысив голос, сообщил:

  - Митька у них был.

   Голова дочери дернулась.

  - Пускай себе, ничего, - сипло произнесла Наталья, а сама так и льнула к горячей печке. Концы ее губ съехали вниз, черные брови изломались подозрительно знакомыми домиками, а рука то и дело слепо шарила под левой грудью.

  - Простила, значит? Ну, будет, будет тебе, не плачь... С такой красотой, чай, в девках не засидишься. В Александровске тебя сосватаю, королевной будешь ходить! Васька-то с Лушкой поначалу не знали, куда рожи девать. А Митька-то, паскуда, как меня увидал - еле ноги унес. Бушлат в гостях позабыл, чтоб ему пусто было!