Повешенный (СИ)

…Курдюмов возвращался к городской пристани злой, как черт. Из монастыря их отряд ушел, не солоно хлебавши. Столько времени потрачено на обыск, и все зазря. Четыре часа псу под хвост! Проклятый Леонтий словно издевался над ними, не спеша предъявляя к досмотру все новые и новые помещения. Особенно те, в которых даже и кошке спрятаться негде. Сколько бы за это время они могли осмотреть домов! Да, и в соседних доках помощь двум другим отрядам их гарнизона тоже не помешала бы.

Из-за сарая, воровато оглядываясь, вышмыгнул низенький, рябой мужичок неопределенного возраста, в драном зипуне, подпоясанном простой веревкой. Подскочил к капитану, сдернул с головы треух и мелко зачастил скороговоркой

— Ваше благородие, господин капитан! Были вчера в монастыре чужаки, вот ей богу не вру, сам видел! — он быстро перекрестился и снова оглянулся по сторонам, не слышит ли кто его — Кто такие не ведаю, но как свечерело, пришли сюда со стороны монастыря четверо. Таились, как тати во тьме, и все молчком, молчком. Потом быстро сели в лодку и отплыли к Волхову.

— Так их кто-то ждал?

— Знамо дело, ждали! Но кто такие, рассмотреть не смог, зазря врать не буду. Причалили к пристани уже по темноте, да почти сразу потом и отчалили.

— Так может, эти четверо вовсе и не из монастыря пришли?

— Откуда ж еще? — удивился мужик — чай, эта дорога только в монастырь и ведет, а посад у нас в другой стороне.

— А чего так трясешься? — недоверчиво прищурился Курдюмов

— Так это… от страха. Кто ж супротив монахов не забоится слова сказать? Вы бы уж того… подкинули мне денюжку хоть малую, а, ваше благородие? — мужичонка заискивающе заглянул в глаза капитану, протягивая к нему грязную мозолистую ладонь, сложенную горстью.

Курдюмов брезгливо поморщился, но пару мелких монет доносчику в ладонь бросил. Не дашь — так в следующий раз этот холоп из одной вредности промолчит. Мужик низко поклонился и тут же скрылся за сараем, словно его и не было вовсе. Капитан задумчиво оглянулся на белоснежные стены монастыря.

Как там архимандрит сказал: «такого быть не может»? Выходит, может… Другой вопрос — с ведома ли настоятеля там скрывали беглецов? Но в любом случае, теперь уже ничего не докажешь, а вот майору Турубанову о сем точно доложить следует…

* * *

…Проснувшись по утру в своем кабинете Александровского дворца, Николай рассеянно уставился в окно, за которым уже рассвело. Вспомнил про наводнение, обрушившееся на Петрополь, и настроение его тут же испортилось. Он поднялся, сбрасывая в сторону шинель, которой укрывался ночью, накинул на плечи военный мундир без эполет. Николай любил спартанскую жизнь, спал на походной постели с тюфяком из соломы, не знал ни халатов, ни ночных туфель. При этом он был щепетильно чистоплотен и менял белье всякий раз, как переодевался. Единственная роскошь, которую он себе позволял, были шелковые носки, к которым привык с детства.

Подойдя к окну, император долго вглядывался в голые кроны деревьев царскосельского парка, окружавшего дворец, и огромные лужи, застоявшиеся на полянах после дождя, шедшего трое суток почти без остановки. Потом, вздохнув, вернулся к столу и вызвал звонком дежурного флигель-адъютанта. Выслушав его короткий доклад о том, что ночь во дворце прошла без происшествий, велел подать чай в кабинет и принести все донесения, скопившиеся к утру. Поинтересовался, не было ли фельдъегеря по особым поручениям из Шлисса? Получив от офицера отрицательный ответ, приказал сообщить немедленно, как только тот появится.

Приведя себя в порядок, Николай уселся за рабочий стол и принялся пересматривать принесенные документы. С каждым донесением лицо его становилось все более хмурым. То, что творилось в Петрополе и окрестностях столицы, иначе, как полной катастрофой назвать было нельзя. Особенно неутешительные новости пришли от главного командира порта и военного губернатора Кронштадта вице-адмирала Моллера

«…С прискорбием доношу Ваше Императорское Величество о горестных последствиях во время бывшей 10 числа сего апреля бури, каковой по летописям Кронштадта никогда не бывало. Вода возвысилась выше ординарной на 11  1/2  футов, а ветром и волнением истреблены все деревянные гаванные крепости и снесены с пушками и якорями, на них бывшими. Остались только полуразрушенные два деревянные бастиона и в таком же виде половина бастиона. Каменные гаванные крепостные строения уцелели, хотя на них местами каменные же брустверы сброшены и некоторые пушки опрокинуты. Корабли, фрегаты и прочие суда в гаванях брошены на мель и многие из них нет надежды спасти…»