Повешенный

Да, Петр Яхонтович художественно и добросовестно вешался. Наладив петлю еще во втором акте, он как бы примеривался к ней, но на кульминацию выходил в конце третьего, когда техники в антракте пускали рядом с висящей веревкой страховочный тросик. Его-то Петр Яхонтович и должен был присоединять к специальным петлям на спине и поясе. Это было самым сложным за всю постановку. Как-то раз Петр Яхонтович замешкался, не успел присоединиться, и на секунду, ему как ответственному человеку стало страшно – долг звал его бросить неподдающиеся петли, но это означало повеситься по-настоящему, до смерти. А к этому Петр Яхонтович готов не был. Тогда он изящно вышел их ситуации – постояв с петлей на шее, он как бы передумал, снял ее, немного посидел на краю сцены и утопал в темный зал, где через зрительские ряды вышел в фойе мимо обескураженных билетеров.

Худрук сначала орал на него за самодеятельность, а потом Петр Яхонтович орал на худрука, потом они вместе орали на криворуких техников, из-за которых он вынужден мучиться с непослушными конструкциями петель. В итоге худрук извинился и даже признал, как профессионально вышел из ситуации Петр Яхонтович, а конструкция после этого случая работала как часы и никогда не подводила, да и Петр Яхонтович, потренировавшись, довел до автоматизма свои манипуляции с петлей и страховкой.

Все шло как обычно. Но потом случилось странное.

В один из таких обычных дней его поцеловала Лиза.

Она возникла вдруг из темноты, буквально выпорхнула из-за пыльных кулис и каких-то древних ящиков и преградила ему путь. Был день и все либо еще не пришли, либо пыхтели над комплексным обедом в буфете. Петр Яхонтович прятался по закоулкам сцены от яркого, дневного света, который истерически бил по глазам при каждой удобной возможности, назойливо лез из всех щелей, а обедать ему не хотелось.

Лиза появилась, высокая, стройная, в черном, невесомом на вид плаще, с забранной вверх каким-то хитрым способом гривой непослушных кудряшек, которые, казалось, были живые и шевелились как у Медузы Горгоны. Она налетела на него из темноты, почти упала. Он подхватил, удержал ее, почувствовав, как мышцы спины и рук вдруг налились силой. Под скользкой тканью плаща она оказалась неожиданно худой, тонкой, невесомой. Назойливый, и острый солнечный луч, все-таки пробился откуда-то с высоты и мазнув ее по лицу, зарылся в кудри.

Он вспомнил одно солнечное утро, кефирные стены, белые смятые одеяла и простыни, сочащийся светом прямоугольник окна и рыжую, художественно размазанную по подушкам копну волос. Им было чуть за двадцать, и они сбежали из пыльного города от прогорклой сессии, душной общаги в какой-то совершенно волшебный, наверное, все-таки придуманный, край мазанок, плетней, вечного жужжания шмелей и зноя. Он тогда все испортил – сделал ей предложение и молил Бога чтобы она согласилась. А надо было молить о том, чтобы время остановилось.

Он, резко убрал руки, подумав, что Лиза, наверное, опять расценит это как приставание пошлого старикана, но Лиза вдруг наклонилась и поцеловала его. В губы. Долгим прянично-медовым поцелуем. А потом убежала. Петр Яхонтович поймал в ладонь, выброшенный из ее кудрей солнечный лучик. Тот жегся и ослеплял.

Зазвонил мобильный. Петр Яхонтович нащупал его в кармане и вытащил на свет.

– Петр Ахматович? – поинтересовался грубый насыщенный мужской голос.

– Да.

– У вас просрочка по кредиту. По платежу за кредит. Короче, по дате платежа. Сегодня двадцать пятое, а вы должны были десятого заплатить, – Петру Яхонтовичу показалось, что голос говорит с кавказским акцентом. Совсем чуть-чуть. В кавказском акценте определенно есть что-то угрожающее.

– Пошел на хер, – с удовольствием сказал Петр Яхонтович и нажал отбой.

***

Вдыхая сладкий, сочный, как слоеный пирог с яблоками, воздух почти набравшего силу лета, Петр Яхонтович шел домой и ни о чем не думал. Он хотел просто дышать и идти.

– Извините, – подскочила к нему из-за кустов бойкая девчушка с микрофоном. Кончики волос на ее голове были синими, а слева раскорячился похожий на паука оператор – от камеры во все стороны торчали тонкие, ломкие в сочленениях руки, ноги и цветастый длинный шарф. – А вы здесь рядом живете?

– Рядом, – остановился Петр Яхонтович. Сразу оступился, и резкая боль в колене взвилась, прострелив до пятки.

– Скажите пару слов об этом сквере. Нужно ли убрать всю эту грязь, вырвать все сорняки, очистить и облагородить это пространство? Превратить его в общественное? – совала ему микрофон под нос девица.

Следуя ее жесту, Петр Яхонтович оглянулся вокруг. Нормальные, надежные лопухи, широкие кусты, раскидистые деревья – в солнечные весенне-летние дни, сочащиеся черемухово-сиреневыми цветами, набухающие тополиным пухом, приятное запустение там и тут. Скрипучие качели, набитая детьми песочница, старушки рядком на треснутой скамейке, подтянутые фигуры на турниках. Все выглядело идеально, по мнению Петра Яхонтовича.

– Что, простите? – поинтересовался он.