Повесть дохронных лет

Раздвинув коленки, глядя поверх скрещённых рук в просвет между ног на нас, приказала:

— Отвернитесь! Бесстыдники!

Салават отвернулся, я же не рискнул — опасался того, что, когда разрешит смотреть на себя, увидим что-нибудь и похлеще.

Катька поднялась с пола и, виляя задом, отдалилась к своей кровати. Проходила мимо клетки, Гоша её пропускал: «Тим-трим-тум-бум». «Завянь», — бросила ему, попугай не ослушался. На голове у птицы белел колпак. Между прутьями клетки был заправлен лист бумаги с текстом: «Я уронил сотофон Клеопатры в фонтан, за что контужен. Гадом буду. А посему, с просьбой поговорить, меня лучше не трогать. Матом буду».

Порывшись под пуховиком на кровати, Катька достала комок рубахи. Резко обернулась и, увидев, что я не отвернулся, задёрнула балдахин.

Возвращалась к викаму, Гоша пропустил, вдогонку выдав: «Бумтумтримтим» и «Катькатолстая». Приостановилась, пощёлкала себя по носу — дескать, в клюв получишь — и попка «завял».

Рубаху надела наизнанку, так что, рисунок виден не был. Умница сестрёнка, ананас заработала. Катька, будто услышав мою благодарность, выставила вперёд руку с двумя выпрямленными пальцами, оттопыренным от кулака большим пальцем другой руки показала себе на грудь и за спину: рисунка — два. Я согласился, показав ей большим и указательным «O», а про себя подумал: «Ни фига не уступлю: рисунков два, но изображён один бегемот — с морды и с заду».

Катька, по-видимому, уловила мой протест: растопырила пальцы обеих ладошек и добавила к ним ещё один — одиннадцать. Вот засранка!

Катька плюхнулась в кресло, забросила ногу за ногу и позвала:

— Сало-о-вати-ик. — Тут же, наверное, заметив валявшийся на полу за Батыем хомут, съязвила, — Ты к ярму примерялся? Ничего, мы приручим Марго. Она у нас не «погонщиком» будет, а «скаковой лошадкой».

— Кому ты звонила? — пришёл в себя Батый.

— Сейчас?.. Это мне звонили.

— Кому — ты — звонила?!

Катька почувствовала не совсем ладное, но, всё же, пытаясь не показать вида, ответила:

— Ну, кому, Будённому. А что?

— Что она?

— Что она. Свахой меня зарегистрирует, как только получит от тебя личное подтверждение. Представляешь, она не поверила: усомнилась в твоём авторитете! Ну, кто так осмелится с тобой шутить? Я бы и за сто одиннадцать ананасов не согласилась.

Салават с досады, но и с некоторым облегчением, рубанул себе кулаком по ладони и вопрошающе ждал.

— Ну, кому ещё?.. Мальвине, — призналась невинно.

Салават ждал.

— Неудачно. Отчим с вахты на выходные приехал, и сейчас они втроём по горам кросс мотают. Сотофоны брать запрещает.

— Ещё кому?!

— Ну, кому ещё?.. Никому больше.

Я был уверен, что это не так, и Салават, видимо не веря, буравил Катьку глазами, не забывая кулаком срезать ладонь. Сестра, окончательно уразумев неладное, ёрзала в кресле. Оттого, что в беспокойстве закидывала ногу за ногу, тут же их меняла, кресло «заволновалось». Катьку мотало из стороны в сторону, как поплавок на волне — вот-вот вывалится. Или нырнёт в кресло поплавком, как тот тонет в поклёвку.

Не выдержав, я вмешался:

— Да в чём дело?!

Салават молчал, а Катька подобрала ноги и съёжилась, нос в коленках зажав. Хлопала ресницами, глаза вылупив.

Поняла в чём дело, мелькнула у меня одна, тут же родилась другая догадка, и я спросил Салавата:

— Кому ты посвящал своё стихотворение?

Тот как-то потерянно взглянул на меня, повернулся, поднял с пола хомут и, стоя к нам спиной, сдавленно проронил:

— Да Мальвине же.

Я выскочил из кресла. Порывы расхохотаться распирали меня, и я, чтобы сдержаться, бросился к столу, порушил шалашик из журнала, отлепил от столешницы Катькин бутерброд и запихал в рот сразу целиком. Батый, этот классный авторитет, уже не подросток, а юноша с амбициями, знающий себе цену, стоял в позе со сгорбленной спиной, поникшими плечами, понурой головой, с хомутом в руках. Сознался в любви, назначил сваху, и такой облом. Вот это «кино»!

Катька попыталась встать, но опять не получилось, и она, высоко задрав ноги, выпала-таки из кресла. В сторону полетел кусок торта, который только что, в смятении от заявления Руслана, от своего прозрения насчёт действительной Людмилы, нашарила в тарелке. Оправилась всё же быстро. Найдя спиной сиденье, привстала, повисла на нём локтями, чуть только касаясь штанишками ковра, и поспешила успокоить Батыя:

— Салаватик, я, правда, никому больше не звонила. Я только закончила говорить с мамой Мальвины, как позвонил Ханс. Чесслово. Всё время пока вы не сделали запрос подключиться, я только с ним и говорила… Ему, конечно, разболтала. Чесслово.

Толстуха! Рубаху сняла не прелести свои продемонстрировать мальчишке, а измывалась по обыкновению: я вот тоже, как и ты, толстая, но замуж за тебя всё равно не пойду. Вывались из кресла с другого боку, угодила бы в торт, обругал я про себя сестру.

Салават передёрнул плечами и, со словами: «Называй меня, Клёпа, как подобает — Батыем! Ты пока не сваха. Моего подтверждения Будённый пока не получила», — вернулся к коврику. Здесь, упав на колени, принялся безудержно, с каким-то срывающимся остервенением дырявить шилом хомут.