Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Правда, если судить по немногим сохранившимся донесениям, — без удовольствия, поскольку и без того был загружен работой с вполне реальной агентурой МI-6 (именно его усилиями британская разведывательная сеть, очень мощная и разветвленная, была в 1942-м срезана под корень), но приказы не обсуждаются. К тому же работа с «Национальными легионами» и лично генерал Христо Луков всё равно и до всяких дополнительных инструкций входили в его компетенцию.

В скобках. Следует понять, что отношение Рейха к сателлитам было сугубо прагматичным. Вне «красного» и «желтого» вопросов фюрера (а следовательно, и весь аппарат по всем направлениям) не интересовал цвет кошки, если она ловила мышей, — и потому «полные единомышленники» («лапуасы» в Финляндии, «железногвардейцы» в Румынии, «салашисты» в Венгрии), рассчитывая на приход к власти с помощью друзей из Берлина, раз за разом разбивали лбы. Кое-кто даже и насмерть. И всё это просто потому, что Рейху нужны были не «идейные», а надежные, способные контролировать ситуацию, опираясь на максимальную общественную поддержку, — такие, как Антонеску, Хорти или царь Борис.

Вместе с тем кандидатов в «местные фюрерки» старались на всякий случай (типа Венгрии-1944) приберегать. И в этом смысле близкий идейно (разве что «ратники» были ближе, но там серьезных фигур не было, да и царь их приручил намертво) и не боящийся войны генерал Луков с собственной «национальной иконой» в лице престарелого генерала Жекова и отмороженными юными боевиками Рейх очень интересовал. Не столько даже как возможный «фюрер», сколько как потенциальный глава правительства, подчиняющегося не царю, а напрямую Берлину. Не то чтобы Филов, верный идеалам Рейха по самое не могу, не устраивал, однако Филов был «царским» до мозга костей, а царя в Берлине считали «хитрым, неискренним и своенравным».

Христо же Луков, имея о себе мнение круче туч, монархию ни во что не ставил, и разговоры о желательности смены премьера в окружении если еще не самого фюрера, то его приближенных звучали, — и во Дворце, зная это, волновались, о чем премьер более чем откровенно писал в своем дневнике.

Первые записи на эту тему появляются еще в августе, вскоре после протеста херра Бекерле по вопросу о «телеграмме евреев». Бориса очень тревожило неизменное участие Лукова в мероприятиях амбасады Рейха, выезды генерала на охоту с послом и подозрительно частые пирушки на генеральской квартире с одним и тем же кругом приглашенных типа помянутого выше военного судьи Пантева, так что с какого-то момента о

«проблеме Лукова и "легионеров"» царь «упоминал чаще, чем об угрозе со стороны большевиков».

Основания для тревоги, видимо, имелись. «Получил аудиенцию, — отмечает 9 декабря премьер. — Царь крайне недоволен речью Лукова против правительства в присутствии Жекова. Ссылаясь на информацию, получаемую от отца, он предполагает, что немцы, приглашая Лукова и Пантева в Берлин, намерены устроить "смотрины" на случай, если им захочется сменить кабинет на более отвечающий их планам. Позиция его абсолютно тверда: если немцы пойдут на такой шаг, он не останется в Болгарии и не будет играть "позорную роль кукольного датского короля". Обсудив, пришли к выводу, что следует принять меры, возможно, для начала переговорив с Дочевым...»

Решение, к слову сказать, очень в духе Бориса, унаследовавшего от отца уникальное умение работать с людьми, только, в отличие от Фердинанда, душевно и дружелюбно, обаяя без нажима. В самом деле, Иван Дочев (позывной «Фюрер»), реальный основатель «Легионов», оттесненный генералом от руководства, убежденный монархист и к тому же в минимальной для нацика степени больной на «известную тему», был куда популярнее Лукова в провинции, и сыграть на его обидах при правильном подходе сложности не представляло.