Повесть о Дросилле и Харикле

ЕДВА лучи владыки светозарного,
Омытого струями океанскими,
Из нижнего блеснули полушария
И озарили кручи гор окрестные
⁵

И все равнины, далеко простертые,Как бросились парфяне к Барзе-городу,[1]
Не для осады вовсе или приступа,
Не для того, чтоб рушить стену камнями,
Бросая их орудьями осадными,
¹⁰ Иль чтоб тараном с медным наконечником,
Зубцы ломая верхние, по башням бить
(Ведь трудно было взять им город, скалами
Повсюду окруженный неприступными),
Но чтоб людей барзийских захватить врасплох,
¹⁵ Какие попадутся им вне города,
Со всем добром, какое тут случится взять.
И разбрелися всюду, тихо крадучись
От стен подальше городских, разведчики
Парфянского отряда, неожиданно
²⁰ Начав и красть и грабить всё в окрестностях.
Потом к воротам все сбежались варвары
И, как мисийцы,[2] на добычу бросились.
Тех, кто, бедняги, недругам противились,
Всех тотчас же пронзили и прикончили,
²⁵ Других, связав им руки, увели с собой.
Деревья сокрушали все без удержу,
Хоть видели на них плоды обильные;
Тащили тут же коз они с коровами,
Какие скрыты не могли быть в городе;
³⁰ Хватали женщин вместе с их младенцами.
Вопили в голос матери несчастные,
И горько с ними вместе дети плакали
И тщетно грудь сосали материнскую:
Не сок стекал ведь из сосков питательный,
³⁵ А капли крови лишь по груди капали.
Колосья были сжаты там до жарких дней,
Чтобы пойти на корм парфянской коннице;
И виноград обильный весь до времени
Был там истоптан лошадей копытами,
⁴⁰ Пока опустошали все окрестности
Парфян иноязычных орды дикие.
Чего же больше? А вот те, кому вне стен
Пока еще случилось избежать мечей,
Те сами шею под ярмо подставили,
⁴⁵ Покорно отдаваясь в тяжкий плен, увы,
Свою оплакав сами участь горькую,
А те, кто поспешили скрыться в городе
И убежали от меча парфянского,
Взбежав на стен твердыню безопасную,
⁵⁰ Рыдали горько все над злополучными
Своими земляками, в плен попавшими.
— О, что за участь — восклицали — злобная
Родных жестоко так разъединить могла?
Эриния, Аластор,[3] иль Судьба, увы,
⁵⁵ Свободных отдала на рабство варварам?
Кого теперь оплакать надо горестней?
Мечом убитых? Или тех, кто взяты в плен?
Жен овдовевших? Незамужних девушек?
Толпу детей, несчастья не изведавших?
⁶⁰ Иль нас самих? О, беды непомерные!
Вот так страдали все они от бедствия,
И поднимался громкий, тяжкий плач кругом:
Мужи стенали, жены, девы, юноши.
А варвары беспечны вовсе не были
⁶⁵ И собирали всю добычу тщательно.
Ведь враг жестокий, грубый, необузданный
Всегда считает лучшим удовольствием
Напасть внезапно на людей беспомощных.
И лишь оковы наложив на взятых в плен,
⁷⁰ Враги решили пировать и пьянствовать.
Здесь необычных было двое пленников,
Узлом, как и другие, крепко связанных
И жалобно рыдавших вместе с прочими:
Харикл с Дросиллой, всех других красивее.
⁷⁵ А на равнине, где расселись варвары
И принялись за пищу там стоявшую,
Посередине был лужок прелестнейший,
Весь окруженный лаврами цветущими,
Платанами, дубами, кипарисами
⁸⁰ И деревами среди них плодовыми.
Цвели и розы там в траве и лилии,
Служившие лужайке украшением;
А все бутоны этих роз закрытые,
Или, скорее, лишь едва дышавшие,
⁸⁵ Лелеяли цветок, как новобрачную.
Причиною же этого, наверное,
Лучи сочтем мы Светоносца жаркие:
Когда они во время подходящее
Во глубь бутонов, пламенно вторгаются,
⁹⁰ То розы испускают благовоние.
Там по лужайке чистый протекал родник.
Холодный и прозрачный, меда сладостней.
Колонна возвышалась над источником
Внутри искусно сделанная мастером,
⁹⁵ С большой трубой водопроводной схожая;
И била кверху в ней струя высокая
К орлу, который принимал ее в себя
(Орел чудесно изваян из меди был)
И лил из клюва своего он воду вновь.
¹⁰⁰ Стоял там круг и статуй белокаменных
У водомета этого прекрасного,
И статуи работы были Фидия,
А также и Зевксида и Праксителя,
Ваятелей искусных и прославленных.
¹⁰⁵ В другой же, правой части парка этого
За загородкою, из бревен срубленной,
Сооружен был Дионису жертвенник.
Справляли праздник здесь мужи барзийские,
Когда толпою нечестивой варвары
¹¹⁰ Напали неожиданно на жителей,
Вне укреплений городских сошедшихся
С детьми своими вместе и супругами
И Дионису-богу поклонявшихся,
Торжественно пируя всем сообществом
¹¹⁵ Под кровлями палаток там раскинутых.
На этот праздник и Дросилла юная
С ровесницами — девами, невестами,
Немедля стены городка оставивши,
Пошла наладить пляску хороводную.
¹²⁰ Была подобна дева небу звездному
В плаще, сиявшем золотом и пурпуром,
Накинутом на плечи ради праздника;
Статна, изящна и с руками белыми;
Румяна, словно роза, губы алые;
¹²⁵ Глаз очертанье черных совершенное;
Пылают щеки, нос с горбинкой, волосы
Блестят роскошно, тщательно уложены;
С бутона губ, как будто бы из улья, с них
Медвяные сочатся речи милые;
¹³⁰ Земли светило, неба роза яркая.
Пряма и соразмерна шея стройная;
Все восхищает: и дуга бровей ее,
И свет румянца, щеки озаряющий
Огнем, переходящим в отблеск бледности,
¹³⁵ На лике белоснежном этой девушки;
А локоны прекрасных золотых волос,
В прическу ею скромно заплетенные,
Благоухают, словно золотистый мед;
И выя и ланиты блещут прелестью,
¹⁴⁰ Уста же нектар источают сладостный;
Росы на персях девы капли утренней;
Подобен кипарису молодому стан;
Нос выточен изящно; ровный ряд зубов
Сверкает белоснежной нитью жемчуга;
¹⁴⁵ Бровей изгибы, словно лук натянутый,
Грозят стрелой Эрота, полной радости;
И молоком, как будто в смеси с розою,
Подобно живописцу, все раскрасила
Природа это тело совершенное.
¹⁵⁰ На удивленье хора соучастницам
Была она у храма Дионисова.
На пальцах и на кончиках ушей ее
Горели, словно пламенем, карбункулы,
Кругом оправленные чистым золотом;
¹⁵⁵ И золотом сверкали руки белые,
И серебром сияли ноги стройные.
Такой была Дросилла, дева юная,
Во всей красе природной свежей прелести.
Когда ж вином упились все разбойники,
¹⁶⁰ Пируя до заката и до сумерек
И радуясь добыче, им доставшейся
(Ведь варвары привыкли напиваться всласть,
Любезны кутежи им и распущенность,
И особливо коль легко удастся им
¹⁶⁵ Добра награбить вдоволь у чужих людей),
То прекратили наконец они свой пир
Лишь для того, чтоб тут же завалиться спать.
Но вот Кратил, который был вождем парфян,
Немного протрезвев от опьянения,
¹⁷⁰ К сатрапу Лисимаху обратился так:
— Теперь, когда мы досыта наелись все
И допьяна мы вволю напились вина,
Глаза у нас смыкает непробудный сон.
Так вот уже настало время нам, сатрап,
¹⁷⁵ Всем этим насладившись, крепко выспаться;
Но ты, по правде, око недреманное,
Из нас один не должен погружаться в сон:
Ты, взяв с собой из войска лучших воинов,
Верхом объезди наших пленных связанных,
¹⁸⁰ Смотря и наблюдая, обходя кругом,
Чтоб не удрать им как-нибудь тихонечко
И нас не одурачить неожиданно,
Или, пожалуй, даже не напасть на нас,
Пока лежим мы, здесь покоясь сладким сном.
¹⁸⁵ Сатрапа Лисимаха эти строгие
Вождя распоряженья тотчас подняли,
И он, встряхнувшись и о всяком сне забыв,
Немедля стражу учредил над пленными.
Когда же свет из колесницы солнечной
¹⁹⁰ Повсюду землю озарил блестящими
Лучами и веселый, ясный день явил,
То тут же сразу пробудился вождь парфян
И, восхищенный стражей Лисимаховой,
Почтил сатрапа радостным приветствием,
¹⁹⁵ Богато обещаясь одарить его,
И посулил еще и бывшим вместе с ним
Он большую добычи часть, промолвив так:
«Ведь те, кто больше прочих перенес трудов,
Достойны непременно больших почестей».
²⁰⁰ Сказавши это, он, не медля, с ложа встал,
И поднялося с ним все племя варваров,
Спеша скорее в путь обратный двинуться.
И вот они, собравши врозь разбредшихся
Коров и коз и вместе с ними узников,
²⁰⁵ Кратилу повинуясь предводителю,
Погнали прямо их к себе на родину.
А лишь вернулись все домой в шестом часу,
В темницу тотчас заключили пленников,
Смешав их вместе с прежде заключенными —
²¹⁰ Несчастною добычей, раньше взятою.
Они, давно страдая там в узилище,
Колени охватив и павши на землю,
Свою оплакивали участь горькую
И называли только тех счастливыми,
²¹⁵ Кто под меча ударом кончил дни свои,
Лишь смерть одну считая благодетельной:
Душе ведь часто не мила бывает жизнь,
Когда ее безмерно мучат бедствия.
Дросиллу же, свирепо и безжалостно
²²⁰ Судьбой плачевной тут разъединенную
С Хариклом, нареченным ей в супружество,
К жене Кратила, варваров начальника,
Хрисилле взяли в помещенье женское.
Харикл же, в мрачном находясь узилище,
²²⁵ Стенаньями уныло оглашал его:
— О царь Олимпа, Зевс, какой Эринией
Уведена Дросилла и оторвана
Теперь от рук Харикла злополучного?
И снова с громким воплем восклицал Харикл:
²³⁰ — Увы, Дросилла, где ты? Где скитаешься?
Какое рабство терпишь ты насильное?
Какого зверя стала ты добычею?
Иль тенью бледной жизнь влачишь унылую?
Жива? Смеешься? Плачешь? Иль погибла ты?
²³⁵ Томишься? Рада? Или страшен меч тебе?
Побои терпишь? Как ты переносишь их?
Начальника какого ты наложница?
Кто господином стал тебе из недругов?
Кто кубок принимает из руки твоей?
²⁴⁰ Что если, позабывшись в опьянении,
Ударит варвар грубым кулаком тебя,
Коль ты, о горе! как-нибудь толкнешь его?
Иль ты Кратилу, может быть, приглянешься,
И он не стерпит нашего супружества?
²⁴⁵ Но только раньше кубком яда смертного
Тебя Хрисилла изведет из ревности.
О Дионис, сын Зевса, что ж ты мне давно
Дросиллу обещался дать в супружество,
Когда за это жертвоприношеньями
²⁵⁰ Почтил тебя я многими зловещего?
А ты, Дросилла, в сердце сохраняешь ли
Мысль о Харикле, о своем возлюбленном,
Об узнике несчастном, горько плачущем?
Нет, бога Диониса позабыла ты
²⁵⁵ И то, что он с Хариклом обручил тебя,
В своей неволе и тяжелой участи,
В плену претерпевая долю жалкую,
Когда Харикл Дросиллу так оплакивал,
Выдумывая всяческие ужасы,
²⁶⁰ Приблизился тут некий добрый юноша
С лицом открытым и с приятным голосом,
Такой же узник, так же в плен попавшийся,
Который, сев к Хариклу, поспешил его
Скорей утешить в их взаимном бедствии.
²⁶⁵ — Харикл, — сказал он, — прекрати рыдания;
Меня послушай и поговори со мной,
Чтоб нашею беседой дружелюбною
Ты облегчил тяжелый гнет уныния:
От всякой скорби речь лекарство верное.
²⁷⁰ Душе никак ведь не под силу жгучее
Унынья пламя затушить жестокого,
Коль не откроешь ты скорбей и мук своих
Другому, кто утешить может в горестях.
— Ты прав, Клеандр, конечно, — отвечал Харикл, —
²⁷⁵ И может только речь твоя приветная
Мои страданья усыпить тяжелые.
Но, как ты видишь, наступила ночь уже,
И надо, друг мой, ночи нам покорствовать.
Позволь же наконец мне успокоиться,
²⁸⁰ Коль мне удастся, в кратком сне сомкнув глаза,
Забыть, хоть ненадолго, все несчастия.
А завтра рано утром, только ночь пройдет,
Узнаешь о невзгодах ты Харикловых.
Пока Харикл старался позабыться сном,
²⁸⁵ Дросилла, лежа у Хрисиллы в девичьей,
Стонала горько и немолчно плакала.
И девой овладеть не в состоянии
Был сладкий Сон, излившись на глаза ее:
— Харикл, — она взывала, — о душа моя,
²⁹⁰ Харикл, супруг мой милый, нареченный мой,
Ты спишь себе в темнице и, наверное,
Ты о своей Дросилле и не думаешь,
Но позабыл, конечно, в бедах нынешних
И обрученье наше добровольное,
²⁹⁵ И то, что богом я давно дарована
Тебе, Хариклу, пусть лишь в обещании.
А вот Дросилла о своем Харикле здесь,
Не умолкая, слезы льет горючие,
Судьбу кляня все время и тебя за то,
³⁰⁰ Что ты не помнишь о своей возлюбленной.
Ведь так Судьба рукою смертоносною
Тебя, Харикл мой, яростно преследует,
Как и меня, Дросиллу, деву юную,
Чтоб нашу связь с тобою неразрывную
³⁰⁵ Расторгнуть и не дать соединиться нам.
Что ж ты, Судьба злодейка, не насытилась
Хитросплетеньем всяких предыдущих зол
Да и моими нынешними бедами,
И не даешь с Хариклом мне в темнице быть?
³¹⁰ Дороже света был бы мрак темницы мне,
Коль нас вдвоем с Хариклом заключили бы
И я вчера бы вместе с ним в тюрьму вошла.
А коль уж гонит нас Судьба так яростно
И разлучает, злобствуя, с тобой, Харикл,
³¹⁵ Стараясь друг от друга отделить теперь
И разлучить, увы нам, окончательно
Влюбленных и взаимной клятвой связанных,
Не след об этом забывать, отчаявшись,
Но надо, крепким облачася мужеством,
³²⁰ Судьбе навстречу выступать безжалостной.
Но спишь, а по Дросилле и не стонешь ты,
Она ж стенает и богов в свидетели
Зовет, что вечно у нее в душе Харикл.[4]
Смотри, как цепко к дубу привязался плющ;
³²⁵ Его он оплетает с самой юности,
Он воплотился, будто, во единую
С ним плоть и полон силой обоюдною.
Так и Дросилла воедино связана
С Хариклом-мужем плотью, духом, мыслями.
³³⁰ Однако, лишь накрыт был стол вчера, Кратил
Глазами страсти жадной пожирал меня,
Зачаровать желая нагло взглядами.
О мой Харикл, о имя мне желанное!
Когда ж конец настанет нашим бедствиям?
³³⁵ А мне теперь, в разлуке горькой, кажется,
Одной утехой было б хоть взглянуть, как ты
Живешь под стражей в тяжком заключении;
И, право, хоть узнать бы только как-нибудь,
Как ты проводишь время, где сидишь, где спишь!
³⁴⁰ Оставь же сон свой, коль еще ты можешь спал
Дросиллу вспомни: стонет, плачет горестно.
Поплачь же вместе с нею, порыдай, горюй!
Ведь не из дуба же, Харикл, ты твердого:
Я верю, что ты стонешь, да и слезы льешь,
³⁴⁵ И спать глубокой ночью не способен ты,
Все время о Дросилле юной думая.
Приди же, Сон глубокий, обними меня,
Коль я увижу в сладком сновидении
Перед собою вновь Харикла милого!
³⁵⁰ Ведь часто и страдальцы и любовники,
Хотя друг с другом наяву не видятся,
Во сне ведут беседу задушевную.
Когда, печалясь, так Дросилла юная
Вздыхала и рыдала, слезно жалуясь,
³⁵⁵ Забрезжил снова день, проникнув к пленникам,
В темнице заключенным и страдающим.
Но мрак таким глубоким был в узилище,
Что побеждал он даже дня сияние.