В Атэмия влюбился третий сын левого министра Суэакира, советник сайсё Санэтада, который был младшим братом главного архивариуса и советника сайсё Санэмаса и второго военачальника Личной императорской охраны Санэёри[224]
. «Как же дать ей знать о себе?» — ломал он голову. Если бы отец девицы узнал о намерениях молодого человека, он вряд ли бы стал поощрять его; вступить же с Атэмия в тайную переписку казалось Санэтада недостойным. Он не знал, что предпринять, и подумывал, не просить ли о содействии третью дочь Масаёри, жену его старшего брата Санэмаса, но в конце концов решил открыться дочери кормилицы Атэмия. Это была девушка очень красивая и добрая, по прозванию Хёэ[225].— Когда я буду в доме твоего господина, не известишь ли ты об этом Атэмия? — спросил её Санэтада.
— Если бы вы начали шутить о чём-нибудь другом, я, может быть, и стала бы вас слушать, но об этом вздоре я и знать ничего не желаю, — отрезала Хёэ.
— Не брани меня, я ведь люблю впервые в жизни, — стал уговаривать её Санэтада. — Я переполнен чувствами и ни с кем, кроме тебя, не могу поговорить.
— Честные ли у вас намерения? — спросила Хёэ. — Если нет, вам лучше вообще не заикаться об этом.
Советник показал девушке необычной формы гусиное яйцо и письмо:
«Страстно желает гусёнок
Всю свою жизнь
В яйце оставаться.
Так и я не в силах
Дом твой покинуть[226]
.Только об этом все мои мысли».
— Передай это послание Атэмия, но так, чтобы никто другой не заметил. — С этими словами он вручил письмо и яйцо девушке.
— А вдруг госпожа подумает, что в таком яйце вас и произвели на свет… — рассмеялась Хёэ.
— Как ты можешь говорить подобные вещи? — вскричал молодой человек.
Девушка отнесла письмо Атэмия.
— Посмотрите-ка на гусёнка, который навсегда хочет остаться в яйце, — сказала она.
— Ничего, кроме страданий, это желание ему не принесёт, — ответила красавица.
В то время правым генералом Личной императорской охраны служил Фудзивара Канэмаса. Красавец тридцати лет, он обладал большими светскими связями и славился неисправимым женолюбием. У него было несколько жён, девиц из хороших семей, которых он поселил в своей просторной усадьбе, устроив для каждой из них особый павильон. И вот Канэмаса стал подумывать о том, как бы ему в жёны взять Атэмия. С её отцом он был в прекрасных отношениях. Однако он решил ничего Масаёри на этот счёт не говорить, а передать письмо Атэмия через её брата, второго военачальника Личной императорской охраны Сукэдзуми, с которым Канэмаса вместе служил.
Как-то раз генерал завязал с Сукэдзуми задушевный разговор, пригласил к себе в дом и щедро угостил его. После этого Канэмаса приступил к делу:
— Хотел бы я просить вас кое о чём, но не знаю, как начать.
— Что за странные речи! — воскликнул тот. — Разве мы чужие, чтоб стесняться друг друга?
— Даже с вами мне неловко говорить об этом деле. Лучше бы мне не начинать этого разговора, но поскольку молчать я тоже не в силах, то хочу просить совета прежде всего у вас. В доме вашего отца многие мужчины нашли себе жильё. А что, если бы и я возымел такое желание?
— Бездомный человек, возможно, мог бы найти приют у нас. Но от вас мне странно слышать о таком желании.
— Ведь говорят же: «К чему нефритовая башня?»[227]
— сказал Канэмаса. — Я впервые услышал об Атэмия, когда она была совсем девочкой, и не могу избавиться от мыслей о ней, хотя никому и не рассказываю, как я пылаю. Вспомните-ка, как вы сами страдали из-за молодых девиц, и вообразите мои терзания.— Я раньше бывал так часто влюблён, что обо мне пошла слава как о повесе, и мне стало стыдно. Я давно всё забыл и не хочу слышать даже о чужих страстях. Сёстры мои не томятся в ожидании женихов, но относительно Атэмия родители говорят: «Пусть она пока живёт с нами». Наследник престола изволил выразить своё внимание к ней, но дело, кажется, так и не решено. Да уж ладно, напишите письмо, и я передам его Атэмия.
— Я даже не знаю, как выразить вам свою благодарность, — сказал Канэмаса и написал:
«Разве могут слова
Выразить всё,
Что на сердце моём?
Пусть расскажет об этом рукав,
Красный от слёз кровавых».
Увидев это письмо, Сукэдзуми поддразнил генерала:
— Все рукава
Мокры от слёз,
Что ты каждый день проливаешь.
Хоть говоришь: «Люблю лишь одну», —
Кто же тебе поверит?