Повесть о дупле Уцухо-Моногатари. Часть 1

— Конечно, расскажу. Сказать откровенно, Накадзуми заявил, что ты жестокосердна. Когда я начала расспрашивать, о чём идёт речь, он мне вдруг произнёс неподобающие брату слова: «Я давно уже хочу открыть Атэмия свои чувства. Попроси её, чтобы она не отнеслась ко мне с холодностью». Я рассердилась, но он был так жалок и сказал, что скоро умрёт. Если он заведёт с тобой разговор, ответь ему хоть что-нибудь, чтобы утешить его. Посылаешь же ты ничего не значащие ответы даже посторонним людям. Да и кто узнает, о чём ты говорила со своим братом? Сделай это для того, чтобы другие и не заметили, как он страдает.

Атэмия покраснела и рассмеялась:

— Что же я ему отвечу, если он мне ничего не сказал?

— Но ведь говорят: «Ничего не сказал я, но горное эхо ответило»[309]. Никак нельзя допустить, чтобы он и дальше так страдал от любви. Он постоянно погружён в мрачные думы, бродит вечно раздражённый, лицом страшно изменился, весь будто потускнел. Как его жалко! Как представишь себе его чувства, становится не по себе. Да и то, разве слыханное это дело, чтобы так любить свою сестру?

Но Атэмия сделала вид, что не слышала слов Тигомия.

* * *

Шли дни, и наступил девятый месяц, называемый «долгим». Задул прохладный ветер, в саду в ухоженных деревьях и травах раздавалось стрекотание цикад, листва на деревьях пожелтела и покраснела, в зарослях травы распустились цветы, хвоя пятиигольчатых сосен посвежела, и красные листья клёнов как будто были выкрашены краской мураго[310] — то густо, то бледно. Когда светила яркая луна, лик её отражался в пруду. В одну из таких прекрасных ночей Тигомия, Имамия и Атэмия, подняв занавеси, расположились на веранде и стали играть на цитрах. Услышав их, мужчины не могли усидел в комнатах.

— Как удивительно красиво звучат инструменты в этот вечер! — С такими словами к сёстрам подошли Мимбукё и правый министр Тадамаса[311].

Они начали вторить музыкантшам, первый на органчике, второй — то на флейте, то на хитирики[312]. Было сыграно множество пьес. Услышав столь несравненную музыку, кто бы мог спокойно оставаться в своих покоях? Всю ночь до рассвета провели красавицы на веранде.

Принц Тадаясу, сын их старшей сестры, считался одним из самых умных молодых людей. Он начал было писать Атэмия любовные письма, но потом перестал, поскольку не хотел, чтобы о нём думали как о повесе; тем не менее, и не показывая виду, принц не переставал мечтать о ней. В ту ночь он подошёл к веранде, где друг подле друга сидели сёстры при поднятых занавесях, и в рассветных лучах мог любоваться ими. Они были невыразимо прекрасны, но Атэмия была краше обеих своих сестёр. При виде её у Тадаясу безудержно забилось сердце. Он не мог произнести ни одного слова и тяжело вздыхал. Опершись на перила, юноша весь погрузился в созерцание. Он не говорил никому о переполнявших его чувствах. Ему казалось, что он стоит на горящих углях, страсть охватывала его всё сильнее и сильнее. Принц увидел в саду необычайно красивую высокую хризантему, которая начала увядать. Цветок был весь в росе и в утреннем свете казался особенно чарующим. Сорвав его, принц Тадаясу написал письмо и прикрепил к цветку:

«Вдвое благоуханней

Стал хризантемы цветок

От павшей росы.

Иначе я при виде его

Был бы так взволнован?[313]

Ах, как печально на сердце!»

Он преподнёс хризантему сидевшей среди сестёр Атэмия со словами:

— На этот цветок лучше смотреть вблизи.

Было ещё довольно темно, и, не разобрав того, что сочинил принц, Атэмия написала в ответ:

«Нет, не роса,

Но даритель мне безразличен.

Видеть и раньше могла,

Как увядают

Цветы хризантемы»[314].

Когда стало немного светлее, Тигомия смогла прочитать письмо принца и ответила ему:

«Можно ли думать,

Что, глядя на ряд хризантем,

Мокрых от капель росы,

Кто-нибудь страждет

Так сильно?»

— Ах, как это горько! — воскликнул принц, получив эти письма.

Когда наступило утро, господа отправились на службу в императорский дворец. Остальные разошлись кто куда.

* * *

Вскоре после этого второй советник министра Масаакира пришёл в усадьбу левого генерала. В помещении управляющего его встретил второй военачальник Личной императорской охраны Сукэдзуми.

— Давненько я не наносил вам визита и теперь пришёл с извинениями, — приветствовал его Масаакира.

— Я передам ваши слова отцу, — сказал Сукэдзуми и отправился к генералу: — Пожаловал второй советник Масаакира.

«Везде полно народу. Приму-ка я его здесь», — решил Масаёри. Он велел вынести подушки на веранду и пригласил гостя туда. Между ними начался разговор.

— Вас давно не было видно в императорском дворце, и многие начали беспокоиться, — сказал советник.

— Благодарю вас, — ответил хозяин. — Разыгралась моя старая болезнь, бери-бери. Несколько дней назад я представил записку об этом и с тех пор на службе не появлялся.