Повесть о двух городах

Your deeds got into extemporised strong-rooms made of kitchens and sculleries, and fretted all the fat out of their parchments into the banking-house air.	Ваши денежные документы запирались в самодельные сейфы, приспособленные из кладовых и чуланов, где пергаментные акты, полежав, пропитывались салом и от них шла вонь по всей конторе.
Your lighter boxes of family papers went up-stairs into a Barmecide room, that always had a great dining-table in it and never had a dinner, and where, even in the year one thousand seven hundred and eighty, the first letters written to you by your old love, or by your little children, were but newly released from the horror of being ogled through the windows, by the heads exposed on Temple Bar with an insensate brutality and ferocity worthy of Abyssinia or Ashantee.	Менее тяжеловесные шкатулки с семейными архивами отправляли наверх в зал, где стоял громадный обеденный стол, за которым, как в сказках "Тысяча и одна ночь", никогда нельзя было пообедать и где письма вашей давней возлюбленной и ваших юных деток только в тысяча семьсот восьмидесятом году избавились от страшного зрелища выпученных остекленевших глаз, косившихся на них с Тэмплских ворот[13], на которых с зверской жестокостью, достойной дикарей-каннибалов, выставляли отрубленные головы, насадив их на прутья ограды.
But indeed, at that time, putting to death was a recipe much in vogue with all trades and professions, and not least of all with Tellson's.	Но, по правде сказать, смертная казнь в те времена была излюбленным средством и к нему прибегали в любой области - будь то ремесло или торговля - и не менее, чем у других, было оно в ходу у банкиров Теллсон.
Death is Nature's remedy for all things, and why not Legislation's?	Смерть - это лекарство, коим Природа излечивает все, как же закону не ухватиться за такое средство?
Accordingly, the forger was put to Death; the utterer of a bad note was put to Death; the unlawful opener of a letter was put to Death; the purloiner of forty shillings and sixpence was put to Death; the holder of a horse at Tellson's door, who made off with it, was put to Death; the coiner of a bad shilling was put to Death; the sounders of three-fourths of the notes in the whole gamut of Crime, were put to Death.	Так оно и повелось: всякому, кто подделал подпись, прописывали смерть; подделал банковский билет - смерть; вскрыл чужое письмо- смерть; стащил сорок шиллингов и шесть пенсов- смерть; парнишке, которому дали подержать лошадь у ворот Теллсона, а он взял да и ускакал на ней, - смерть; и фальшивомонетчику тоже смерть. Словом, три четверти всех преступлений, перечисленных в уголовном кодексе, карались смертью.
Not that it did the least good in the way of prevention-it might almost have been worth remarking that the fact was exactly the reverse-but, it cleared off (as to this world) the trouble of each particular case, and left nothing else connected with it to be looked after.	Не то чтобы это оказывало какое-то предупреждающее действие, - нет, действие, можно сказать, получалось как раз обратное! - но в каждом отдельном случае это пресекало недуг по крайней мере в здешнем мире; и после такого леченья больной уже не доставлял никаких хлопот и с ним не приходилось возиться.
Thus, Tellson's, in its day, like greater places of business, its contemporaries, had taken so many lives, that, if the heads laid low before it had been ranged on Temple Bar instead of being privately disposed of, they would probably have excluded what little light the ground floor had, in a rather significant manner.	Итак, банкирский дом Теллсона за время своего существования, подобно некоторым иным, более высоким учреждениям той поры, отправил на тот свет столько народу, что, если бы головы всех тех, кого он послал на плаху, выставить на Тэмплских воротах, они сомкнулись бы таким тесным строем, что совершенно отрезали бы доступ свету в нижний этаж.