Повесть о Федоте Шубине

Сквозь этот разноголосый веселый шум доносились из разных концов рынка звуки свирелек, свистулек, балалаек и гармошек. В кругу подвыпивших и загулявших досужих ротозеев кто-то плясал под балалайку, кто-то напевал песни складушечки-коротушечки:

Эх, в Петербурге на Сенной
Да что случилося со мной?..

Федот Иванович с женой не без труда протолкались через всю толкучку покупающих, продающих и просто шатающихся и вышли на базарную окраину, где на зеленой примятой траве лежали и сидели пригреваемые солнцем и одолеваемые тоской и неизвестностью люди разных возрастов. Тут были девушки, женщины средних лет, молодые парни и пожилые мужчины. Около них стояли управляющие и приказчики, редко — владельцы-помещики, которым казалось зазорным делом самим лично сбывать на сторону принадлежащий им «живой товар». И не из чувства стыдливости и не ради каких-то добрых побуждений сами господа держались в стороне от торговли людьми. Им казалось, что барин, продающий своих крепостных, считался неразумным и подчас дошедшим до краха, плохим, запустившим свое поместье хозяином, или запутавшимся в долгах в условиях столичных соблазнов, кутежей и всяких прихотей, требовавших расходов не по доходам. И тогда им оставалось требовать от приказчиков и управляющих «выколачивать деньгу» любыми способами. Невзирая на учение православной церкви, что человек создан всевышним Саваофом по образу и подобию своему, человек продавался из рук в руки, и это было узаконено с давних времен «помазанниками» господа-бога, управляющими Россией.

Первым в ряду выставленных на показ для продажи стоял матерый мужик-кузнец, чем-то не угодивший своему господину-помещику, или того «нуждишка заела» и была надобность в деньгах покрыть недостачу в семейных расходах. Около мужика вертелся сухонький барский приказчик с тросточкой. Приказчик от частого употребления зелья был красноносый, он стоял зевая и крестя рот. Но чуть только подходил кто-то из прилично одетых купцов или господ, он сейчас же оживлялся и начинал развязный разговор:

— Будьте добры, полюбуйтесь, — обратился он к подошедшему Шубину, — если вам нужен человек, то лучшего здесь сегодня не найдете. Это же настоящий, опытный кузнец! Дохожий человек: раз молотом стукнет, и гривна хозяину в карман. Мастер на все руки — и дуть, и ковать, и уголье подавать!.. Он вам и коней подкует, замки исправит, да что хотите, то и сделает. А силища! Медведя с ног свалит. Да зачем хвалить? Хороший товар сам себя хвалит. Ну-ка, Афоня, подтянись, повернись, барину приглянись. Авось, бог даст, тебе господином будет?..

Шубин и Вера Филипповна остановились, невольно загляделись на здоровенного и тихого кузнеца Афоню. Он выпрямился, тяжко вздохнул всей грудью; вздох его показался Шубину подобным дуновению кузнечного меха, и сказал, искоса глядя на приказчика:

— Нахваливай, нахваливай, да не забудь о моих пороках сказать господину, дабы знал, что не кота в мешке покупает, дабы не было у нового барина просчета. Пусть заранее про характер мой знает.

— Тебя, Афоня, не спрашивают. Характером ты весь налицо — тихонький, словно блаженный, невзирая на могучую силу, данную тебе свыше самим провидением.

— Барин, не слушайте его, он брешет! — вдруг резко проговорил продаваемый кузнец. — Я и тих, да лих!.. Спросите этого прощалыгу, зачем ему барин приказал меня на Сенной площади сбыть, продать, будто собачонку какую! Ладно, я сам скажу. А ты, веретено вертлявое, помолчи… Есть у меня, барин, небольшой изъян: рука у меня тяжелая шибко. Онамедни старосту по скуле треснул, сдачи дал ему. Не рассчитал малость. Скулу свернул и восемь зубов у того — как не бывало. Вот барин-то и распорядился от меня избавиться. В острог посадить? Какая же выгода барину? Лучше продать.

— За что же это ты старосту так сильно хлестнул? — спросил Шубин.

— Да как же, барин? Злость он во мне сильную взбушевал. Я все терпел, терпел, но от долгого терпенья треснет и камень. А я не каменный. Я человек, как и все прочие…

— Нет-с! Ты в эфтом случае товар! Да-с, товар с человеческим обликом! И цена тебе по достоинству определена шестьсот рублей ассигнациями.

— Не верещи, сверчок запечный!.. Не буди во мне беса. Я сам за себя поговорю, ежели буду угоден новому господину. Покупайте, барин, ошибки не будет: стану верно служить. Только кормите да одевайте и вдоволь спать давайте, гору сверну. И не осуждайте меня… Сами знаете: богатому не спится — воров боится. А у меня, у русского мужика, только и богачества — сон да еда. Не обижайте, а я уж к вашим услугам — весь тут!.. — так сказал кузнец Афоня и умолк. Стоял мужик, словно вкопанный в землю, глядел себе под ноги и, наверное, думал: «Чего горевать? добра не видать, а к худу мне не привыкать, чей бы я ни был».