Повесть о граффах

Детектив дал распоряжения двум желтым плащам у двери, и те, кивнув, вышли. Эдею следовало немедля доставить в участок.

Следующей заговорила женщина с медным каре. Она отошла от картотеки и встала напротив кукловода, чтобы лучше видеть его лицо. Ирвелин отметила про себя, что шаг женщины был метким и прыгучим, похожим на шаг матерого спортсмена.

– А где в тот день, когда вас похитили, находилась Эдея? В своей лачуге?

– Не было ее там, – проворчал Олли. – Бродила неизвестно где, меня в известность не поставила.

Далее женщина-офицер обратилась ко всем присутствующим коллегам.

– Всем нам известно, что оживление неживого в Граффеории невозможно. – Услышав это, Олли зарделся, но последующие слова женщины смахнули с него последние остатки спеси. – Однако известны случаи, когда кукловодам удавалось совершить частичное оживление, так называемое хаеситквэ. При хаеситквэ предмет способен дышать и передвигаться, как настоящий человек, и в его арсенале есть все пять чувств, но внутри этого предмета сидит полудуша, что есть лишь слабый отголосок живой души. Предмет не может ощущать свои чувства в полной мере, не может радоваться, не может сопереживать. Он как переполненный сосуд, который не имеет возможности слить излишки, не имеет возможности обновляться. Такое пограничное состояние приносит предмету одни страдания, его состояние – не что иное, как пытка. По этой причине хаеситквэ находится под строгим запретом, а кукловодам, которые посмели придать предмету хаеситквэ, грозит пожизненное заключение. – Все присутствующие, кроме Олли Плунецки, слушали женщину с неприкрытым любопытством. – Из научных источников также известно, что предметы, подвергшиеся хаеситквэ, имеют покорность, сравнимую с тяжелой болезнью. Они верны и преданы только своему создателю. Куда шли хозяева – туда шли и эти замученные существа. И ваша кукла, господин Плунецки, – она опустила подбородок, – которая, как оказалось, вовсе не ваша, никуда не пропала. Она отправилась вслед за своим создателем. За граффом по имени Эдея.

– Вы что же, госпожа офицер, верите в эту чушь? – Олли скривил рот.

– Моя работа – не верить, а допускать. Да, господин Плунецки, я допускаю, что кукла в костюме шута может быть жертвой хаеситквэ.

Наступила пауза, нарушаемая лишь постукиванием печатной машинки. Как жаль, подумалось Ирвелин, что этот допрос не слышит Август. И Мира, и Филипп. Поверят ли они ей, когда она взахлеб будет о нем рассказывать? Однако же странно, для чего Ид Харш впустил в кабинет именно ее, Ирвелин? И до сих пор не задал ей ни единого вопроса.

– Господин Плунецки, вам есть что добавить следствию? – задал последний вопрос Харш, присаживаясь на свое кресло.

– Добавить мне нечего, – высокомерно объявил кукловод и с хитрой насмешкой закончил: – И вы вынуждены поверить мне, ведь для сканирования меня телепатом у вас оснований нет. Я потерпевший, а не преступник. Я бизнесмен, и моя доля в бюджете королевства весьма существенна.

И, не дожидаясь разрешения, Олли Плунецки грузно поднялся и затопал к выходу. Желтые плащи, выполняя приказ Харша, расступились, и кукловод вышел в коридор. Дверь он оставил нараспашку, и Харш закрыл ее сам быстрым взмахом руки.

Теперь детектив обратился к ней. Ирвелин ожидала того же каменного тона, тех же парализующих прямотой вопросов, но вместо всего этого она услышала:

– Госпожа Баулин, что вы думаете о признании господина Плунецки? Ему стоит верить?

«Ид Харш интересуется моим мнением?!»

– Его признание многое объясняет, – только и смогла сказать Ирвелин. И она не лукавила. Олли Плунецки с самого начала не внушал ей доверия как выдающийся кукловод, и теперь ее подозрение было оправдано.

Следующую половину часа, когда за створчатым окном из ореола оранжевого света медленно поднималось солнце, Ирвелин выкладывала желтым плащам свою версию произошедшего. Причины, из-за которых позавчера она ушла из участка и не вернулась к себе домой, что произошло дальше, и как она добралась до Зыбучих земель. Особенно плащей заинтриговала история о зорком поле. Ирвелин не стала обрисовывать теорию во всех подробностях (да и при всем желании не смогла бы), она лишь выложила суть, оставив эту привилегию ее автору – Филиппу.

Не обошлось и без вещей, о которых Ирвелин предпочла умолчать. Знать желтым плащам о том, как граффам удалось увильнуть от вездесущих патрульных, было, по ее мнению, совершенно необязательно. И Нильс Кроунроул, будь он неладен. Ирвелин не строила по его поводу иллюзий. Больше скрывать его имя от правосудия у них не получится. Она знала, что в начале допроса Олли Плунецки уже сдал Нильса со всеми потрохами – он сам об этом сказал. Но то ли по привычке, то ли от нежелания иметь хоть какое-то отношение к разоблачению кузена Филиппа, Ирвелин умолчала и о том, что знала того эфемера, что смог сбежать из-под самого носа полиции.