Повесть о любви и тьме

* * *

– Герцль пророчествовал и знал, о чем пророчествовал. В дни Первого сионистского конгресса в Базеле в августе 1877 года он заявил, что через пять, самое большее – через пятьдесят лет будет создано еврейское государство в Эрец-Исраэль. И действительно, прошло ровно пятьдесят лет, и государство стоит у ворот.

Мама возразила папе:

– Не стоит. И нет никаких ворот. Есть пропасть.

В ответ папа сказал по-русски что-то резкое.

А я с радостью прокричал:

– Скоро война в Иерусалиме! Мы всех победим!

Но иногда, в одиночестве, под вечер или ранним субботним утром, пока родители еще спят и спит весь наш квартал, я вдруг застывал от острой тревоги, перед глазами моими вставала картина – девочка Айша несет на руках раненого малыша. Этот образ напоминал христианскую картину, которую однажды, когда зашли мы в одну из церквей, показал мне папа, шепотом объяснив ее содержание.

Дай мне минутку, нет у меня минутки, дай мне нет у меня, даймненетуменя, даймненетуменя…

* * *

В ноябре уже стал осязаемым занавес, разделявший Иерусалим. Городские автобусы еще курсировали, еще появлялись на наших улицах торговцы из окрестных арабских деревень со своими подносами, на которых лежали фиги, миндаль, плоды кактуса, называемые “сабра”. Но часть евреев уже покинула арабские кварталы, перебравшись в западную часть города, а кое-кто из арабских жителей западной части оставил свои дома и переехал в южные и восточные кварталы.

Только в мыслях своих мог я шагать на северо-восток по дороге, продолжающей улицу Сент-Джордж, под изумленным взглядом широко раскрытых глаз другого Иерусалима. То был Иерусалим старых кипарисов – черных, а не зеленых, высоких каменных заборов, забранных решетками окошек, потемневших от времени стен; Иерусалим чужестранный, притихший, скрытный; Иерусалим эфиопский, мусульманский, оттоманский; город паломников и миссионеров, город крестоносцев и тамплиеров; город, отяжелевший от козней; город греческий, армянский, итальянский, англиканский, православный, коптский, католический, лютеранский, шотландский, суннитский, шиитский, суфийский, алавитский; город монастырей; город, залитый колокольным звоном и завыванием муэдзинов; город сосновых чащ и лабиринтов переулков – запретных для нас, враждебно глядящих на нас из темноты; город, внушающий страх и притягивающий своими удивительными чарами, скрывающий тайну, таящий в себе несчастье… Темными призраками плывут там по улицам, в сумраке каменных стен, тени монахов-паломников в черных рясах и женщин, закутанных в черные покрывала.

* * *

Все члены семейства аль-Силуани, как стало мне известно после Шестидневной войны, еще в конце пятидесятых – начале шестидесятых оставили Восточный Иерусалим, который являлся тогда частью Иордании. Кое-кто из них эмигрировал в Швейцарию и в Канаду, некоторые поселились в Арабских Эмиратах или добрались до Лондона, а иные – и вовсе до Латинской Америки.

А их попугаи? Ху вил би май дестини, ху вил би май принс?

А Айша? А ее охромевший брат? Где звучит нынче ее рояль, да и есть ли у нее рояль? Или состарилась она и увяла среди глинобитных хибарок, опаленных знойным ветром пустыни и занесенных пылью, в одном из лагерей беженцев, где сточные воды текут посреди узкой немощеной улочки?

И кто же те счастливые евреи, что живут в доме из голубого и розового камня в квартале Тальбие?

43

В одном из нижних ящиков в моем арадском кабинете я нашел потертую картонную папку, а в ней записи, которые я делал, когда более двадцати пяти лет назад писал рассказы для сборника “Гора Дурного совета”. Среди прочего там коллекция вырезок из газет за сентябрь 1947 года.