Повесть о любви Херея и Каллирои

С трудом начала она, наконец, о себе рассказ:

— Я дочь Гермократа, сиракузского стратега. Потерявшую сознание после внезапно случившегося со мной несчастия, меня богато мои родители похоронили. Мою могилу вскрыли грабители. В ней они и меня нашли, уже после того, как ко мне вернулось дыхание, привезли сюда, и здесь Ферон потихоньку продал меня вот ему, Леоне.

Обо всем сообщив, умолчала Каллироя только о Херее.

— Но, — так продолжала она, — умоляю тебя, Дионисий. Ты ведь эллин, ты — гражданин человеколюбивого города и ты образован: не уподобляйся разбойникам и не лишай меня моего отечества и моих родных. Что тебе, при твоем богатстве, еще одна лишняя невольница? Но ты не потеряешь и выплаченной за меня цены, если вернешь меня моему отцу: Гермократ умеет отвечать благодарностью. Мы любуемся Алкиноем, и нравится он нам именно тем, что он доставил просителя на его родину.[64] Являюсь и я твоей просительницей. Спаси пленную сироту. Если же свободы своей не смогу сохранить я в жизни, то избираю я тогда для себя свободную смерть.

Слушая это, Дионисий рыдал, будто бы над Каллироей, в действительности же над самим собой. Ибо он понимал, что надежда на удовлетворение его страсти от него ускользает.

— Ободрись, Каллироя, — сказал он, — не падай духом! Ты получишь то, о чем просишь: в свидетельницы я призываю эту вот Афродиту.[65]

6

Возвращалась Каллироя к себе в уверенности, что против ее воли с ней ничего не сделают, а Дионисий вернулся домой печальным. Вызвав Леону, он, оставшись с ним с глазу на глаз, сказал ему:

— Эрот ненавидит меня, и я во всем несчастен. Жену свою я схоронил, а новая невольница бежит от меня, а я-то считал ее подарком мне Афродиты. Я создавал себе в мечтах жизнь блаженнее, чем жизнь Менелая, мужа знаменитой лакедемонянки[66], потому что я не допускаю, чтобы так красива была даже и Елена. И сколько убедительности в ее речах. Да, отжита у меня жизнь! В тот самый день, как Каллироя удалится отсюда, и я удалюсь из жизни.

— Нет, не связывай себя заклятием! — закричал Леона на эти слова Дионисия. — Ты же ведь ее хозяин, ты же имеешь над нею власть, и она, хочет или не хочет, выполнит твое решение. Уплатив талант, я же ее купил!

— Купил! Свободную ты, трижды несчастный, купил? А разве не слышал, что имя Гермократа, стратега всей Сицилии, торжественно чеканится на монетах этого острова, имя Гермократа, которого уважает и любит персидский царь, посылающий ему ежегодно дары за то, что в морском сражении он разбил врагов Персии, афинян? Мне стать тираном свободной личности? Мне, Дионисию, чья прославлена строгая нравственность, мне оскорбить насилием ту, которую оскорбить не решился и Ферон-разбойник?

Так объявил он Леоне и, однако же, продолжал надеяться, что сумеет склонить Каллирою: благие надежды свойственны природе Эрота. Дионисий верил, что заботливостью о Каллирое он цели своих желаний добьется. Он вызвал к себе Плангону и сказал ей:

— Усердие свое доказала ты мне уже достаточно. Поэтому я вручаю тебе самое важное и самое для меня дорогое из всего, что мне принадлежит, — нашу гостью. Хочу, чтобы она не терпела ни в чем недостатка, вплоть даже до роскоши. Считай ее своей госпожой, ухаживай за ней, служи ей и старайся ее к нам привязать. Почаще хвали меня ей, описывая меня ей таким, каким ты меня знаешь. Владыкой, смотри, ей меня не называй!

Плангона поняла поручение. Она была расторопна, и делом этим она поспешила заняться, скрытно связав с ним и свой собственный замысел. Придя к Каллирое, она о полученном ею приказе за ней ухаживать не сообщила ей, а принялась выказывать ей расположение, стремясь войти в доверие к ней и сделаться ее советницей.

7

Произошел следующего рода случай.

Дионисий затягивал свое пребывание в деревне то под тем, то под другим предлогом, в действительности же потому, что он был не в состоянии удалиться от Каллирои, а увозить ее с. собой ему не хотелось: ведь как только ее увидели бы, так поднялись бы крики о ней, ее красота поработила бы всю Ионию, и докатились бы слухи о ней и до великого царя!

Оставаясь в именье и тем внимательнее занимаясь делами последнего, он сделал за что-то однажды выговор эконому Фоке. Особых последствий этот выговор не имел: дальше слов дело не пошло. Но Плангона воспользовалась удобным случаем, и, растрепав себе волосы, вбежала испуганная к Каллирое. Дотронувшись до ее колен[67]: «Государыня! — сказала она, — умоляю тебя, спаси нас! Дионисий сердится на моего мужа, а от природы он так же вспыльчив, как и человеколюбив. Кроме тебя, никто не сможет нас защитить, тебе же, если ты у него попросишь, он с радостью поспешит оказать первую милость».

Идти к Дионисию Каллироя стеснялась, но ответить отказом на неотступные просьбы Плангоны она не могла, так как чувствовала свои обязательства перед ней за те услуги, какие та ей делала. И, чтобы не показаться неблагодарной, она ответила ей: