Повесть о любви Херея и Каллирои

Античные романы типа нравственной повести Харитона увлекали читателя, разумеется, не одним лишь изображением моральной высоты героя и героини, всегда неизбежно в значительной степени идеализованным; увлекали они и силой очень тонко проводимого психологизма, особенно убедительного в трактовке фигур, стоявших рядом с обоими главными персонажами. С глубоким знанием человеческой психики, правдиво развертывает перед читателем Харитон, -например, мучительные переживания соперника главного героя романа, Дионисия, безнадежно влюбившегося в свою невольницу, со стороны которой он не может добиться ответного чувства. Влиятельному гражданину Милета, первому лицу малоазийской Ионии, Дионисию, могущественному рабовладельцу, ничего не стоило бы приказать рабыне, красота которой так ему приглянулась, разделить с ним ложе. Именно это и советует ему сделать его доверенный раб. Но Дионисий считает подобный акт низким, для него нравственно недопустимым: в принадлежавшей ему невольнице он видит и уважает достоинство человека и решительно отвергает насилие, тщетно надеясь, что, может быть, и она вдруг его полюбит. Когда же он окончательно убеждается, что надежды его напрасны, то, не будучи в состоянии побороть свою страсть, он идет на самоубийство: лучше смерть, чем насилие над женщиной, которую искренне, глубоко, по-настоящему честный мужчина любит. Перед мысленным взором читателя Харитон проводит все последовательные этапы мучительной внутренней борьбы Дионисия с самим собой перед судом совести, и. читатель, современный Харитону, должен был в конце концов прийти к важному выводу, что перед силой такой любви, как любовь Дионисия, становится безразличным, кто она, эта женщина, — свободная ли, или невольница.

Психические переживания человека, и не только персонажей первого плана, но часто и лиц второстепенных, получают у Харитона очень жизненное выражение. С большим художественным тактом вводятся им кое-где в даваемую им картину мелкие бытовые подробности, усиливающие впечатление близости ее к реальности. А в то же время автор странным образом, будто скованный какой-то непреложной традицией, вводит в свое повествование множество нереальных, невероятных, гиперболических положений: потрясенная красотой героини толпа народа, перед которой неожиданно та показывается, становится на колени, а Дионисий, при первой встрече с Каллироей у храма Афродиты, не сомневается, что это ему, в виде особой милости, явила себя сама богиня. Отводящий далеко от реальности гиперболизм иных из положений, даваемых в романе, и глубокий психологизм ряда других, подлинно художественных картин — таково характерное для этого рода повествований сочетание противоположностей, казалось бы, несоединимых. Принадлежа, впрочем, переходной эпохе, античный роман описываемого нами типа заключает в себе не это одно, но множество и других противоречий; перед нами, иначе говоря, литературный жанр, как бы вобравший в себя два различных мира: старый мир, с его частью еще крепкими, а частью уже обветшалыми представлениями и навыками, и чуждый ему мир новый. И, пожалуй, одной из самых ярких примет новизны в идеологическом составе античного романа следует признать просвечивающее в нем с большой четкостью безусловно новое, по сравнению с прошлым, отношение к человеку, новое на него воззрение, согласно которому моральная ценность личности стоит вне зависимости от его социального положения. Исторически важным античный роман данного типа и оказывался именно этим новым своим идеологическим содержанием, а вовсе не пережиточными условностями сюжетной и речевой формы. Жизненно здоровым элементом романа, исторической его силой оказывалась, конечно, не его топика, а его новая идеология, новые вкладывавшиеся в него настроения, шедшие явно вразрез с начинавшими к тому времени основательно уже изнашиваться древними принципами античного рабовладения.

Перед советским исследователем античной литературы стоит интереснейшая задача всестороннего обследования идеологии позднеантичной повести с целью определить в ней отображение тех больших сдвигов, какие происходили тогда в сознании основных классов рабовладельческого античного мира накануне его крушения.

Повесть Харитона разнообразием своего содержания и яркой живописностью не только заинтересует широкие круги советских читателей, но, кроме того, даст советским ученым, историкам древности и филологам-литературоведам, богатый материал ценных историко-литературных фактов.

Дать точный русский перевод Харитона и притом такой, который был бы и со стороны издания самого текста научно оправдан средствами текстологического аппарата, — такова одна из ближайших целей сделанной мною работы.

Ив. Толстой.