Повесть о любви Херея и Каллирои

— Я как на огне, — сказал он ему, — мое желание вернуть тебе Каллирою подвело меня под обвинение. Дионисий ведь утверждает, будто то письмо, которое ты написал своей жене, написано было мною, и считает, что он обладает в этом письме доказательством моего распутства. Дело в том, что Дионисий убежден в твоей смерти. Пускай же и дальше остается он при таком убеждении вплоть до самого дня суда, чтобы твое появление перед ним оказалось для него неожиданностью. В отплату же за то, что я для тебя сделал, попрошу я тебя вот о чем: имей терпение не встречаться пока с Каллироей и никаких пока не наводить о ней справок.

Подчиняясь этому поневоле, Херей старался не выдать себя, но по его щекам текли слезы.

— Выполню, владыка, твое приказание, — сказал он Митридату и удалился в отведенную для него и для друга его, Полихарма, комнату, где, бросившись на пол, он разодрал на себе хитон и,

                     в обе он руки схвативши нечистого пепла,
Голову всю им осыпал и лик осквернил своя прекрасный

.[134]

— О, Каллироя! Рядом находимся мы с тобой и не видим друг друга! Ты-то в этом нисколько не виновата: ты ведь не знаешь, что Херей жив. Но я, — я ужасный преступник! Мне приказано не смотреть на тебя, и, трусливо привязанный к жизни, я вот как далеко зашел в своем подчинении требованиям тирана! Ты же, если бы получила от кого-нибудь подобное предписание, ты бы предпочла отказаться от жизни!

Полихарм утешал Херея.

Близко от Вавилона находился уже и Дионисий. Но еще до его приезда туда начала завладевать городом Молва, возвещавшая всем, что в Вавилон приезжает женщина не человеческой, а божественной красоты, которой второй такой на земле не зрит солнце. Свойственно варварам сходить с ума по женщинам, а потому полна была слухами каждая улица и каждый был ими полон дом. Дошла Молва и до самого царя, так что царь даже спросил Артаксата, евнуха, приехала ли милетянка.

Дионисия давно уже мучила прославленность его жены, вселявшая в него неуверенность, с приближением же к Вавилону преисполнился он еще более жгучей тревогой. Вздыхая, говорил он самому себе: «Это тебе, Дионисий, не родной твой город Милет! А ты и там страшился коварства. Смельчак, не задумывающийся над будущим! Как? Каллирою ты везешь с собой в Вавилон, в котором живет такое множество Митридатов? Даже и в целомудренной Спарте Менелай не сберег Елены, и варвар-пастух[135] затмил там собою царя. Много Парисов в Персии! Ты разве не видишь опасностей? Не замечаешь вступлений к ним? Города к нам выходят навстречу, и сатрапы ухаживают за нами. Она уже возгордилась, а царь пока еще и не видал ее! Единственная для тебя надежда сохранить жену, это ее запрятать: сбережена она будет только тогда, когда возможным окажется ее скрыть».

В этих соображениях сел он на коня, предоставив Каллирое ехать в армамаксе[136] под спущенным покрывалом. И, может быть, то, чего ему так хотелось, Дионисию бы и удалось, не случись следующего.

3

У Статиры, жены царя, собрались жены именитейших персов, и говорили так иные из них:

— На отечественных наших красавиц, владычица, красоте которых все мы давно дивились, идет походом гречаночка, и славе персидских жен угрожает в настоящее время опасность быть уничтоженной. Давайте же подумаем, как поступить нам так, чтобы не затмила нас чужеземка.

Царица, не верившая молве, рассмеялась.

— Греки, — сказала она, — нищие хвастуны, впадающие в восторг перед всякими пустяками. Совершенно так же говорят они о красоте Каллирои, как называют они и Дионисия богачом. Стоит любой из нас выйти и показаться с ней рядом, как бедная рабыня будет уничтожена.

Поклонившись царице и выразив восхищение по поводу ее мысли, все сперва воскликнули в один голос:

— Если бы только была у тебя возможность, владычица, самой показаться на людях.[137]

Затем, когда начали произноситься имена наиболее знаменитых красавиц, голоса разделились. Произведено было голосование посредством поднятия рук, как в театре,[138] и выбор остановился на дочери Зопира, Родогуне, жене Мегабиза, выдающейся, общепризнанной красавице: чем для Ионии была Каллироя, тем же была Родогуна для Азии.

Женщины принялись ее украшать: каждая давала ей от себя какую-нибудь драгоценность. Царица дала ей браслеты и ожерелье.

И вот, снаряженная ими на состязание, отправилась она встречать Каллирою. Имелся к тому у нее еще и личный предлог, так как она приходилась сестрой Фарнаку, тому самому, который написал царю про Дионисия.

На зрелище высыпал весь Вавилон. У городских ворот теснились толпы народа, на самом же видном месте ждала, в сопровождении царственного окружения, Родогуна. Прелестная, гордо стояла она, будто бросая вызов, и все кругом на нее смотрели, говоря друг другу:

— Победа будет за нами. Персиянка затмит чужеземку: пусть попробует последняя с нею сравниться, и пусть тогда греки узнают, что они за хвастуны!