Повесть о Предславе

Предслава долго и подробно стала рассказывать сестре о своей жизни в Праге, о Сазавском монастыре, о Фёдоре Ивещее, о нежданной встрече с Майей Златогоркой.

Анастасия сидела, подперев подбородок рукой, поглаживала нос, задумчиво кивала черноволосой головой. Когда же упомянула Предслава Володаря, внезапно встрепенулась.

– Он ведь недавно у нас в Араде был. Зимою. Цельных три дня пили с Айтонем пиво хмельное да вспоминали поход на Русь. А потом сказал Володарь, что едет в земли печенегов ратников набирать для князя Рыжего.

Слова сестры сильно встревожили Предславу, от благодушного настроения её вмиг не осталось и следа.

– Не иначе, худое он умыслил, – нахмурив чело, сказала она. – С мужем твоим должна я побеседовать. Печенегов нанять! Сии печенеги всю Богемию заполонят, а потом и его же на престол возведут. А я-то всё думала: куда ж это он пропал? Вот в чём хитрость! А князь Айтонь ничего тебе не говорил, сестрица?

– Да нет вроде. – Анастасия пожала плечами. – Я и не помыслила никакого лиха. Ну, думаю, пьют и пьют. Потом, правда, сказала ему: как на Буге Ярослава разбили, про то ты вспоминал, а как бежали из Киева, про то забыл! Видела б ты, как Айтонь злился и ругался. «Языкастая ты девчонка!» – так сказал. Ну, я в долгу не осталась. Тебе, говорю, пеньку старому, николи Русь не покорить. А Болеслав твой и вовсе головы не имеет, раз такое непутёвое дело затеял. Не токмо Русь, но и Моравию со Словакией потеряет он топерича. А уж сколько ратников вы в Киеве положили, не счесть. Тож, сыскал соузничка! Ну, поскрипел Айтонь зубами, а потом и говорит: Володарь, мол, сестру твою Предславу из плена спас. А я ему: не знаю, Айтонь, что Володаря к тому побудило, а только без своей выгоды ничего сей переметчик не деет. И вспомнила, как мамку мою в Вышгороде лях засёк. Ну, промолчал Айтонь, махнул рукой. Боле о Володаре и речи не было. Пропился он, проспался да убрался из Арада. На Днестр, говорит, еду, чрез Горбы[213]. С той поры о нём ни слуху ни духу.

– И сильно пили они?

– Три дня пировали. Айтонь, правда, пьёт мало, слава Богу. Николи не напивается. А вот бароны многие перепились.

– Как бы мне с ним потолковать. Устрой мне, сестричка, заутре встречу, прошу тебя! – взмолилась Предслава. – Чует сердце-вещун: лихое, недоброе дело Володарь измыслил.

Анастасия вскоре ушла, а Предслава, глядя на безмятежно спящего сына, которого уложили на кошмы заботливые холопки, долго плакала, молилась перед образами на походном ставнике и до утра не сомкнула очей. Душу её снедала тревога.

Глава 48

Князь Айтонь, владетель обширных земель в долине Мароша, слыл ярым приверженцем старины. Он чтил духа предков – сказочную птицу Турул, носил на шее вместо креста бронзовый амулет, верил в Истена – всемогущего бога грома и молнии, которому в старину мадьяры приносили жертвы и в честь которого воздвигали деревянные статуи. И ещё поклонялся Айтонь доблести и славе предков, которую мечтал возродить. Были времена, когда вихрем по Европе носилась лихая мадьярская конница, когда превыше всего ценился добрый удар саблей или меткий выстрел из лука, а лучшим другом любого угра был хороший конь. Болгария, Моравия, Греция, Германия – все эти земли трепетали от ужаса, когда смерчем мчалась по ним стремительная, как ветер, кочевая орда. Были сечи, жаркие и яростные, были спалённые города и сёла, было богатство, взятое с бою и потому особенно ценимое. Айтонь гордился, что происходил из княжеского рода Арпадов, его предок Альмуш когда-то объединил разрозненные племена мадьяр и привёл их в гористую Трансильванию и в благословенные долины Паннонии[214]. Они, мадьяры, в те времена полагались только сами на себя и, окружённые враждебными народами и племенами, бились и одерживали победы. Сто лет держались в степях и долинах старые обычаи, люди поклонялись Истену и Матери Счастья и верили старой легенде об Орлином Древе, на ветвях которого живёт Сел-аня – мать ветра. Дорогу к Орлиному Древу способен отыскать лишь шаман – талтош.

Но пришли, увы, новые времена. Окончилась бешеная скачка, многие мадьяры предпочли растить пшеницу и просо, нежели умирать в боях на чужбине. Схлынула, как речная волна, отошла в прошлое пора кочевых набегов, обустраивали мадьяры отвоёванную землю на равнинах Дуная и Тисы, а власть княжеская заботилась не о том, куда бы пойти в набег, а об охране собственных границ.