Повесть о спортивном журналисте

И не была за границей, в больших знаменитых городах, ей не аплодировали стоя тысячи восторженных зрителей во всех концах света, и по телевизору ее не показывали.

Но любил он ее...

И его партнерша, блестящая красавица, знаменитая, избалованная успехом, которой в жизни, как казалось тысячам зрителей, все улыбалось и удавалось, была глубоко несчастна.

Это там, на льду, она, смеющаяся и улыбающаяся, изящно раскланивалась, прижимая к груди цветы, посылала воздушные поцелуи, вновь и вновь выходила кланяться. А дома она была просто глубоко несчастной, безответно влюбленной девчонкой.

Потому что там, на холодном льду, он держал в объятиях, прижимал к себе ее. А дома обнимал другую...

И эта замечательная пара, которой сулили олимпийские лавры, распалась. Надежды не оправдались.

Они создали другие пары. Он женился на своей подруге детства — математичке, они завели детей и скромно, но радостно жили где-то в небольшом городке, куда его направили после окончания педагогического института.

А она, поплакав и помучившись, тоже вышла замуж, стала тренером и была верна своему мужу, обожавшему ее и с гордостью демонстрировавшему друзьям альбомы с фото, вырезки из газет, кубки и медали, не замечая, как туманится при этом взгляд и слетает с лица его жены улыбка.

Такой вот грустный рассказ...

И Луговой понял, что привело к нему его юную посетительницу.

- Это про нас? — тихо спросила Светлана, устремив на Лугового взгляд своих карих с поволокой глаз. Была в них сейчас недетская обида и боль.

- Нет, Светлана, это не про вас, он ведь вас и не знает, этот писатель, видел только на льду.

- А как он догадался? — простодушно спросила она.

- А у вас так же? — задал вопрос Луговой.

Светлана молча покивала головой, пошмыгала покрасневшим носом, осторожно вытерла глаза, чтоб не смазать ресницы.

- Рассказывай.

- А что рассказывать — все как тут, — она показала на журнал, на глазах ее опять выступили слезы.

- Рассказывай, рассказывай.

И она рассказала. Собственно, рассказывать-то действительно было нечего. Казалось, писатель незримо присутствует рядом. Рядом с ней и ее партнером. Невидимый свидетель чужой жизни.

Она «безумно» влюблена в Володю, «давно, уже год», а он любит другую. Правда, не подружку детства и не математичку в очках, а, наоборот, тоже очень хорошенькую девушку и тоже спортсменку — пловчиху, но это было только хуже.

Он писал ей из всех стран и городов, она звонила ему по телефону во все страны и города. А когда они возвращались в Москву, он проводил со «своей пловчихой этой» все свободное время.

Светлана ревновала и очень страдала.

- Он знает, что ты его любишь? — спросил Луговой. Светлана пожала плечами.

- И не догадывается?

- Мужчины все недогадливы, — она надула распухшие губы, и ему с трудом удалось спрятать улыбку.

- А с тренером вашим или еще с кем-нибудь не делилась? Он ведь очень умный, ваш тренер.

—Он замечательный человек, — с жаром воскликнула Светлана, — но ведь он тоже... мужчина. Не поймет.

Наступило молчание.

—А теперь все узнают, — она опять кивнула на журнал.

Луговой перестал улыбаться. Он понял, какое направление приняли мысли Светланы, когда она прочла рассказ: писатель догадался, — значит, догадаются и другие, а теперь, когда ее несчастная любовь вынесена на всенародное обозрение...

Как быть?

Объяснить, что никто ничего не узнает, потому что никому, кроме нее, все знавшей и страдавшей, не придет в голову приложить авторскую выдумку к реальной жизни? Не поверит. Поговорить с тренером? Но если до сих пор он ничего не заметил и ничего не предпринял, то что сможет сделать теперь?

Быть может, вызвать Киреева и раскрыть ему глаза? И чего добьется? Сделает, быть может, несчастной другую девочку. А кто дал ему на это право?

Он так ничего и не придумал.

Есть, оказывается, недуги, помочь в которых не дано никому — ни тренеру, ни другу, ни самому лучшему журналисту. Неразделенная любовь, например.

Разве что времени.

Но ощущение бессилия, пережитого им тогда, жалкие слова банального утешения, которые он говорил этой пришедшей к нему со своей бедой девочке, а главное последняя фраза их беседы, которую она произнесла на прощание: «Лишь бы никто не догадался, а я сама справлюсь», — навсегда оставили горький осадок в его душе, обидное чувство унижения.

...Дела, дела, встречи, заботы, волнения и радости — обычные, столь метко названные кем-то «текучкой». «Текучка» — так с досадой называли текущие дела, повседневную работу, на которой не успеваешь сделать главного. А разве повседневная работа не есть главное? Разве и самые важные, решающие в жизни дела не являются частью ее, этой повседневной работы?..

ГЛАВА IX. «ОХ УЖ ЭТИ ЖУРНАЛИСТЫ!»

Такой день мог свести с ума кого хочешь!

С утра до ночи Луговой метался между Москвой и Шереметьевом.

— Наверняка успел еще кое-куда заскочить, — считала нужным заметить Люся.

Но так, для порядка, последнее время она вела себя гораздо спокойней.

В тот день Федерация спортивных журналистов СССР встречала приглашенных ею зарубежных коллег.