Повесть о спортивном журналисте

- Да? Еще как! Зайди в Домжур — как соберутся твои собратья, так дым коромыслом, поллитров не сосчитаешь. — Ирина возмущалась, говорила серьезно, но взгляд, где затаились веселые огоньки, прятала. Луговой попался на удочку.

- Чего ты выдумываешь, — горячо запротестовал он.— Никто не напивается. Ну бывают случаи, так что, по-твоему, люди других профессий не могут напиться? И потом, почему ты говоришь «мои собратья»? А ты кто — не спортивный журналист?

- Я? Ну какая я журналистка, — Ирина погрустнела, забыла о шутке, — я так, подсобница. Это такие, как ты, двигают работу, а мы — мелюзга...

- Да какая ты мелюзга! Слушай, Ирина, вот пример. В твоем прошлом репортаже с мотокросса были прямо-таки перлы: «черные молнии», или «мотокентавры», или вот еще: «навстречу рвущемуся в лицо асфальту...» Это же...

- Ах ты, мой родной! — Ирина бросилась к нему, повалила на траву, стала горячо целовать. Он задыхался, отбивался, с помидором в одной руке и сардиной, насаженной на вилку, в другой.

- С ума сошла, задушишь... — он с трудом переводил дыхание.

- Родной, родной, — с нежностью повторяла Ирина, — помнишь наизусть всякую ерунду, которую я пишу...

- Слушай, — Луговой досадливо отмахнулся, — перестань паясничать. Я давно хотел с тобой поговорить. Ну почему ты разбрасываешься? Если для тебя спортивная журналистика игрушка, найди другую — полегче, повеселей. Преподавай танцы, например, или иди в Общество спасания на водах — плаваешь хорошо. Натурщицей можешь тоже быть — вон фигура какая, жалко Рубенса не застала...

Он нарочно говорил ей обидные вещи — крепкое и, прямо скажем, отнюдь не тощее тело Ирины служило для нее предметом огорчения — она мечтала быть изящной и хрупкой

—А то делать ей нечего, — зло продолжал Луговой, — так решила заняться, видите ли, спортивной журналистикой! Это как в спорте — то ты гимнастка, то гонщица, то лыжница, теперь совсем уже черт знает что — в самбо ударилась!

Ирина молчала, опустив голову, перебирала травинки. Она была похожа на маленькую девочку, которую отчитывают за невыученный стишок. Луговой почувствовал, что переборщил.

—Ну серьезно, Иришка, — сказал он мягче, — нельзя ведь так. Не пытайся ты объять необъятное. У тебя хорошо получается с мотоспортом, так займись только им. Хотя я сам, знаешь, считаю, что это не женский вид. У тебя хорошие репортажи о лыжном спорте. Вот и посвяти себя им. Изучай, совершенствуйся, смотри, ходи на эти соревнования, а другие оставь в стороне. Нет, я против узкой специализации. Но должно же что-то быть главным. Этому — все внимание. Остальное по возможности...

Наступило молчание.

- А у тебя что главное? — тихо спросила она, не поднимая головы.

- Ирина, — он опять говорил сухо. — Пойми, у нас разные положения. Прости за нескромность — я главный редактор большого журнала. Я обязан знать все и обо всем, потому что несу ответственность за каждую опубликованную в журнале строчку. Конечно, это практически невозможно, но у меня есть помощники, специалисты, я их подбираю, проверяю, но и советуюсь с ними, они делают работу, моя ответственность в том, чтобы они делали ее хорошо. А как у журналиста у меня есть главная тема — зарубежный спорт, причем не техническая его сторона, а общая, что ли, не знаю как и сказать, история, состояние, атмосфера, разоблачение его отрицательных сторон.,. Ты же начинающий, вернее молодой, журналист. Ничто в жизни, и в спортивной журналистике в частности, не терпит дилетантства. Можно знать многое о многом — пожалуйста, но о чем-то надо знать все и на этом специализироваться. Понимаешь? Ну вот для тебя, что для тебя главное?

- Ты, — по-прежнему тихо сказала Ирина и еще ниже опустила голову.

Луговой вздохнул.

- Я ведь серьезно, Иришка...

- И я серьезно, — она подняла глаза. Он прочел в них отчаяние, и печаль, и ярость, и ревность. —

- И я серьезно! Ты что же, не понимаешь! Я смотрю мотогонки и вижу тебя, так какая мне разница, что смотреть — гонки, футбол, бокс, лыжи? Я говорю с тренером, а вижу тебя! Так не все ли мне равно — тренер он, чемпион, ученик, черт, дьявол...

- Но, Ирина...

- Не перебивай! Не перебивай! — она почти кричала. — Я все время вижу тебя, все время думаю о тебе! Я- отвлекаюсь на работе, стараюсь отвлечься! И мне все равно где, в Мурманске, в Сочи, в Ашхабаде, на гонках, заплывах, пробегах, хоть в домино пусть играют, лишь бы следить за этим, писать, слать репортажи, хоть на минутку отдохнуть от тебя, от мыслей о тебе, от...

Она всхлипнула.

Луговой подсел к ней, обнял, поцеловал в мокрые глаза, мокрые, горячие щеки.

Он был потрясен.

Такое случилось впервые. Он знал, как любит его Ирина, что он значит для нее. Но она была всегда удивительно сдержанна в своих чувствах. Конечно, она целовала его, кричала «люблю», шептала нежные слова. Но вот такой крик души, такое трагическое откровение он слышал впервые. И задыхался от жалости к ней, от безысходности, от беспомощности, от возмущения, что все вот не так получается и ничего нельзя изменить, а если и можно, так в его ли это силах, от горечи, от обиды... от обиды на это? На кого?