Повесть о Татариновой. Сектантские тексты [litres]

Эротизация нарратива в «Повести о Татариновой» достигает своего пика в сцене, связанной с генералом Головиным и его девкой. Как раз в этой сцене, самой неправдоподобной из всех, Радлова ближе всего к историческому источнику. Евгений Головин был одним из крупнейших, влиятельнейших военачальников двух царствований. Герой войны с Наполеоном, покоритель Польши и Чечни, наместник на Кавказе и в Прибалтике, он был верным членом общины Татариновой. Она спасла ему жизнь как целительница, и он безропотно выполнял ее приказы, что иногда ломало его карьеру, а иногда украшало ее. Однажды Головину (он был в тот момент генерал-губернатором мятежной Варшавы) пришлось письменно объяснить свои отношения с Татариновой начальнику, графу И. Ф. Паскевичу-Эриванскому; эта «Записка» Головина – самый подробный источник о нравах и методах, принятых в общине Татариновой.

Татаринова лечила тучного, свирепого и несчастного генерала постом, козьим молоком, слабительным и кровопусканиями, а также физической нагрузкой, которая, по подлинным словам Головина, доходила до пяти тысяч земных поклонов ежедневно. Из устных рассказов Головина, записанных звавшим его историком и государственным деятелем Юрием Толстым, мы знаем подробности: то были «великопостные поклоны», требовавшие встать «на ноги после каждого поклона и отдельно для каждого становясь вновь на колена и повергаясь ниц»[93]. Примерно такое же упражнение сегодня называют «бурпи», и пять тысяч таких «великопостных» бурпи в день – это очень много. Вряд ли кто лечил тогда средствами, более близкими к современным; и действительно, генерал избавился не только от веса, но и разных ужасных симптомов. Главная его болезнь, однако, не проходила, и Головин с полной искренностью рассказывал о ней Паскевичу: «Два года тому назад я получил преступную привязанность к домашней горничной девке. Эта слабость совершенно разрушила душевное мое спокойствие и, раздирая внутренность колючими упреками совести, лишала меня отрады в счастии семейственном». Почти точно цитируя эти слова генерала, Радлова вкладывает их в письмо, которое в ее повести Головин направляет Татариновой. Письмо это сопровождает ту самую девку, которую Головин дарит целительнице.

Тут в тексте Радловой следует сцена любви, которой с некоей мистической целью, но и с очевидным удовольствием занимается с подаренной ей девушкой Татаринова. Именно здесь она вспоминает слова Селиванова «Соблазнишь – и отринешь, соблазнишь – и спасешь»; здесь же всплывают вновь и голубок, впервые появившийся у Селиванова и играющий важнейшую роль во всей композиции, и яблоко, которое Татаринова получила от Селиванова же, и райский сад. «Под рукой у нее вздрагивает Наташино сердце, и кажется ей, будто пахнет оно наливным яблоком, пригретым солнцем». Так символизируется этот особый вид греха; перечтем еще раз десятью годами ранее написанные стихи, посвященные Любови Блок:

Молчи о любви своей и муку
Ковром узорчатым не расстилай под ногами,
Не мани меня Амальфийскими садами,
Где теплые от солнца померанцы сами падают в руку.

Яблоко и сердце – два эти символа определяют эротическое зрение Радловой. «А умею я, пожалуй, только одно – видеть самую сердцевину человека, раскрывать его просто, как раскрывают яблоко, так с живыми людьми и с выдуманными, ты не находишь?» – писала она мужу 28 июня 1931 года.

Акт Татариновой с девкой генерала Головина имел инструментальный смысл. Этот метод в общине Татариновой называли «взять на себя грехи другого», и под пером Радловой он осуществляется буквально: Татаринова избавляет Головина от мучительной любви, беря на себя его грех, то есть сама занимаясь любовью с его любимой. Все это полностью соответствует подлинным словам Головина: «Татаринова, взяв эту девку к себе, как бы приняла на себя немощь мою, снимая ее с меня постепенно. Замечательно, что, когда она рассказывала мне в простоте сердечной, сколько позволяла благопристойность, о своих ощущениях к помянутой девке, – я узнавал в них собственные мои чувства и даже наружное мое вольное с нею обращение». Любопытно, что в изображенной сцене автор принимает эту мотивировку, лишь расцвечивая ее эротическими деталями. Не сомневаясь ни в праве героини на такого рода методы, ни в своем праве на их изображение, Радлова приглашает читателя верить: болезнь генерала прошла не от одних только поклонов и козьего молока, но и от того, что женщина актом физической любви взяла на себя мужской грех.