Повесть о Татариновой. Сектантские тексты [litres]

Оставим, однако, души и сердца их обладателям. Существует реальность, в которой смерть уступчива и обратима, воскрешения повторяются вновь, а воскресшие сохраняют память о своих прежних воплощениях: реальность текстов. Двести лет назад необыкновенная женщина пыталась лечить мужчин от их любви. Документы о ней были опубликованы в конце следующего века. Другая необыкновенная женщина перечитала их и переписала по-своему в 1931-м. В 1996-м мы впервые прочли ее версию любви, крови и истории. Кажется, настало время перечитать.

Повесть о Татариновой

I

Большая комната, темная как вода. Старый семисвечный канделябр вырывает из тьмы только большой стол, заваленный бумагами. Желтая, сухая рука тихо водит пером, и оно скрипит мерно, непрерывно, неумолимо, как скрипели двести лет тому назад и через двести лет также будут скрипеть. Слышен только вековой этот скрип, да от времени до времени шелест переворачиваемых листов. Старая книга in foliо[95], как надгробный памятник над птицей. Когда она открывается, из нее свиристят слова: «и поющих яко песнь нову перед престолом и перед четыри животными и старцы; и никто же можаще навыкнути песни, токмо они сто и четыредесять и четыре тысящи искуплены от земли. Сии суть иже ее женами не осквернишася, зане девственницы суть…»[96]. И старик, склоненный над рукописью, продолжает: «Токмо премилосердный Отец Небесный, изливая и открывая премудрость свою сокровенную, требует от избранных, дабы не пометать святыя и бисер и ежели сие таинство премудро Министерия Российския соблюдает и иностранным землям не откроет, будет всех сильнейшею победительницею всего мира…» Лицо у него желтое и сухое как отполированная временем кость. «На меня возложена должность от непостижимого Отца Светов, как грамотных в Иеромонахи, так и простячков в духе пророческом находящихся, истинных и сильных набрать не токмо на корабли, но даже и в сухопутную армию, и я с двенадцатью пророками обязан буду находиться всегда при главной армии правителе, ради небесного света и воли Божией, которая будет открываться нам при делах нужных на месте». Глаза у него, прикрытые прозрачными веками, голубые, бледные, белые глаза, давно сорванные незабудки. Он берет новый лист и пишет: «Ваше Превосходительство, Милостивейший Государь. Предстою вам, яко таинственно возрожденному и по сердцу Цареву избранному мужу, поднося сокровище таинственное на прославление истины господней и на возвышение возлюбленного отечества Расс Мосоха[97] именуемого неустрашимо, тайно в тайну Цареву проливая на десницу Вашего Превосходительства полагаю, яко желаю быть Милостивейшего Государя преданнейшим слугой[98].

Алексей Еленский»[99].

Скрип замирает на треххвостой завитушке. Сквозь темные занавеси ползет рассвет. Старик отдергивает тяжелый бархат. За окном опаловая мутная заря. В ней зеленые и розовые лучи беззаконно смешались. Нева, скованная льдом, не течет, а лежит громадным бесценным лунным камнем. «Спасти Российскую Империю от скверны, всех убелить, всех, всех…» шепчут бескровные, узкие как порез, губы белосветского скопца, камергера Еленского.

И семь свечей в громадной комнате, которой медленно овладевает рассвет, кажутся свечами над мертвецом.

II

Предписание С.-Петербургского Приказа Общественного Призрения Коллежскому Советнику Белкину 23 июня 1802 года за № 312.

Предписывается Вашему Высокоблагородию находящегося в вверенной Вам богадельне Орловской губернии села Столбцево крестьянина Кондратия Селиванова[100] уволить статскому советнику Еленскому[101].

* * *

Расписка Статского Советника Еленского о получении из богадельни Кондратия Селиванова.

Бывший Польского Двора Камергером в 1793 году переименован Российского Двора Статским Советником. По случаю приобретения мною смиренной жизни, сложил я добровольно патенты, отрекся от гражданской службы, получаю по указу Всемилостивейшего Монарха пенсию в год 500 рублей из Кабинета, а сам, имея квартиру в Невской Лавре, именуюсь Польский Дворянин Алексей Еленский.

* * *

Плотно заперты ворота Ненастьевского дома на Басковом. Наглухо закрыты дубовые ставни. Будочник на углу Шестилавочной и усталый сбитенщик, что плетется домой с непроданным за день сбитнем, переговариваются.

Сбитенщик: Уехали Ненастьевы, что ли?

Будочник: А тебе что?

– А что у них темно, да будто холодно? Да будто все вымерли?

– Тебя не спросились. Проходи своей дорогой.