Повесть о трёх искушениях

– Я хочу вернуть вам пятьдесят второй год, – ответил Посланец. – Вы красиво прожили жизнь и заслуживаете награды. Кожа обретёт упругость, куда и подеваются морщины, а волосы вновь засияют золотом, как у настоящей дочери Солнца... Дети вас поймут. Единственное – надо будет переехать куда-нибудь. Чтобы не пугать людей и не вызвать кривотолков.

– Ты слышишь, Ваня?! – всхлипнула Мария. – Это похоже на сказку.

У Бартошина на миг поплыла под ногами земля. Оттуда, из тридцатилетнего далека, потянулась к нему золотоголовая первокурсница. Губы её, пахнущие вином и грушами, таяли под его напористыми губами, колючий орден, зацепившись за платье, вонзался в тело (он тогда не почувствовал, а Маша не сказала). И летела, летела в открытое окно паутина бабьего лета, застила глаза.

Иван Никитич даже зажмурился, чтобы не показать, что с ним происходит, хрипло напомнил:

– Завтра Виталий приезжает.

– Вот видите! – обрадовалась Мария. – Не с руки нам за молодостью гоняться.

– Дети, конечно, поймут, – заговорил тихо Бартошин. – Умом поймут. А сердцем вряд ли привыкнут. Родители-ровесники? Чудно это, непонятно. Природа во всём соответствие любит. Зачем же её ломать?

Мария благодарно глянула на мужа, смахнула слёзы.

– Видать, хороший вы человек, хоть и существо неземное, – сказала она Посланцу. Тот в знак согласия кивнул рыжей головой. – И верю я всему вами сказанному, потому что, когда крылья стирала, поняла: живые они, тёплые. Но вот подарка вашего, хоть он и царский, не хочу.

Мария замолчала, отвернулась к окну. В саду уже погас свет дня.

– Оставьте нам наш сентябрь, – сказала она. – Вы, может, не поймёте, но в нём тоже есть радости.

– Вон уже одна спешит – радость-то, – забеспокоился Иван Никитич, увидев на улице Мироновну. – Не вовремя как.

– Я вас охраню, – сказал Посланец, не глядя в окно. – Она не войдёт в дом.

Солнце село, но какой-то последний лучик запутался в траве, лёг на тропинку и тут же стрельнул Мироновне в глаза – весело и жёлто.

Она наклонилась и ахнула: по утрамбованной тропинке катилось массивное золотое кольцо. Мироновна присела от страха – вдруг кто ещё увидит! – и бросилась догонять неожиданную добычу. Кольцо прокатилось мимо дома Бартошиных и, подпрыгивая на неровностях почвы, помчалось ещё быстрее. «Там же бурьяны! Пропадёт!» – похолодела Мироновна. Она протянула руки и в отчаянном порыве бросилась наземь. Кольцо юркнуло в заросли лопухов и крапивы, засветилось там, заиграло. Мироновна оглянулась по сторонам и решительно ступила в крапиву...

– Может, переночуете у нас? – спросил Иван Никитич гостя. – Завтра дети приедут, накроем стол. Будем и вам рады.

– Надо спешить, – покачал головой Посланец. Он взял свои крылья, осмотрел их, легко проскользнул в лямки.

– Проводите меня в сад, – попросил. – И не обижайтесь, пожалуйста. Я хотел как лучше.

– За что обижаться? – удивилась Мария. – Это мы вам все планы нарушили. Теперь, чего доброго, отругают вас в институте...

Они вышли в сад.

– Отойдите немножко в сторону, – попросил их Посланец.

Они отошли. Крылья вдруг распрямились, зашелестели, замерцали в неверном свете первых звёзд.

– Мне здесь долго жить, – сказал маленький рыжий пришелец. – Я буду помнить вас. Совет вам да любовь.

Крылья взмахнули, забились, загудели.

В следующий миг гость исчез. В тёмном небе над садом мелькнула и пропала тень.

Бартошины долго молча стояли, чувствуя, как собирается ночная прохлада. На окраине посёлка простучала и стихла электричка. Взошла луна.

– Что же ты, Ваня, – улыбнулась Мария. – Деньги на телескоп потратил, а посмотреть не даёшь. Вон какие звёзды крупные.

– Пойдём в дом, – обрадовался Иван Никитич. – Я пока инструкцию почитаю да телескоп соберу, а ты мясо на вареники сваришь.

Он бережно привлёк жену к себе.

В лунном свете незнакомо и молодо серебрились её волосы.

СЛЕДЫ НА МОКРОМ ПЕСКЕ

Ужимки продюсера начинали бесить.

– Нет! – резко сказал Рэй Дуглас. – Ваш вариант неприемлем... Нет, я не враг себе. Напротив, я берегу свою репутацию...

Голос продюсера обволакивал телефонную трубку, она стала вдруг скользкой как змея, и у писателя появилось желание швырнуть её ко всем чертям.

– Речь идёт о крохотном эпизоде, мистер Дуглас, – вкрадчиво нашёптывала трубка.

– Представьте, что рассказ – это ребёнок, так часто говорят, – он с грустью отметил, что раздражение губит метафору. – Эдакий славный крепыш лет пяти-шести. Всё при нём – руки, ноги, он гармоничен. Данный эпизод ручка, сжимающая в кулачке нить характера. Почему же я должен калечить собственного ребёнка?..

Писатель вывел велосипед на дорожку, потрогал рычажок звонка. Тонкие прохладные звуки засверкали на давно не стриженных кустах, будто капельки росы.

– Пропадай тоска! – воскликнул он и, поддёв педаль-стремя, вскочил на воображаемого коня.

Восторженно засвистел ветер. Спицы зарябили и растворились в пространстве. Шины припали к земле.