Повесть о трёх искушениях

– Слушай, Мария, – сказал он, – а почему бог Солнца? Ну, Костя, помнишь тогда... Он тебя дочерью Солнца назвал.

– Какой ещё Костя? – удивилась жена.

– Когда женились. На свадьбе.

– А ты и забыл?!

В голосе жены прозвучала укоризна, а глаза наоборот – заулыбались.

– Я же не всегда такая была. Понял?

– К чему это ты?

Она подошла, сняла косынку.

– Золотая ты моя, – прошептал Иван Никитич, глядя на седые волосы жены. Как он мог забыть?! Конечно же, дочь Солнца, золотоголовая Мария, которой в пятидесятые годы любовался весь их пединститут. У Марии-младшей, родившейся в пятьдесят третьем, волосы пошли в него – русые. Мария шутила тогда: «Ты мне всю породу испортил».

Он виновато привлёк жену к себе.

Как быстро ушла молодость! И как безжалостно обирает она людей, уходя от них. Цвет волос и блеск глаз, тайную прохладу кожи и упругость губ... Всё забирает. Все дары свои. Справедливо ли это? Иван Никитич вздохнул. Может, и справедливо. Потому что осень жизни приносит свои дары. Прежде всего – ясность ума и понимание, что суета есть суета, как её ни назови.

Хлопнула калитка. На пороге веранды мелькнуло цветастое платье Мироновны.

Соседка зашла к Бартошиным как бы денег занять. На самом деле хотелось, конечно, другого. Посмотреть. На двор, на дом соседский, на Никитича, на Марию его. Странная она... Всю жизнь возле швейной машинки просидела, а туда же – гордая. Слова лишнего не вытянешь. Ну да ладно, я и сама всё увижу. Главное – надо узнать, что с прошлой пятницы изменилось. Жизнь-то вытекает. Как вода из дырявой бочки. А там и дно. А на дне всегда самое интересное...

Мироновна вошла в комнату и сразу же сфотографировала глазами лица соседей. Не завелась ли, не дай бог, в доме какая напасть? Она сперва всегда на лице поселяется. Напастей Мироновна знала за человекам тьму, они за ним – говорила – вместе с тенью ходят. Особенно за выпившими мужиками. Правда, Никитич не пьёт, но это ровным счётом ничего не значит. Сегодня в рот не берёт, а завтра, смотри, уже запойный.

– Разведданные доставила? – улыбнулся Бартошин, кивая соседке. Он любил при случае ввернуть в разговор военное словечко.

– Так точно. Всё при мне, – подтвердила Мироновна. – Квартирантка вчера в Москву ездила. По радио небось всего не расскажут.

И заспешила, даже задрожала от напряжения, пропуская через себя жизнь, как турбина электростанции пропускает бешеный поток воды.

Поначалу Мироновна ничего нового не узнала. Затем Мария не удержалась, похвасталась:

– Виталий завтра приезжает. Первый отпуск.

Младший сын Бартошиных уже год работал судьёй в Харькове – оставили после юридического. Виталий собирался жениться и в письме сообщил, что приедет с Полиной, невестой, чтобы познакомить с родителями. Об этом Мария соседке всё-таки не сказала.

– Радость-то какая, – всполошилась Мироновна. – Приготовиться вам надо, скупиться. Раз такое дело – у других попрошу.

– А чего хотела попросить? – на свою голову спросил Иван Никитич.

– Нет, нет! Теперь не надо, – засобиралась соседка. – Рублей тридцать думала перехватить. Квартирантка сапоги из Москвы привезла, югославские. Ей, оказывается жмут, а мне в самый раз.

– Найдётся у нас, Мироновна, не уходи. – Мария пошла в соседнюю комнату за деньгами.

Иван Никитич вдруг безо всякой видимой причины погрустнел. А тут и жена на пороге. В глазах недоумение:

– Ваня, ты деньги брал?

Мироновна насторожилась.

– Брал, – сказал Бартошин и достал из-за шкафа аккуратный жёлтый чемоданчик. – Вот, купил.

– Там только семь рублей осталось, – напомнила жена. – За один чемоданчик – сто рублей?

– Сто тридцать пять, – уточнил Иван Никитич. – Это телескоп, Мария. «Алькор» называется. Помнишь, я хотел купить, ещё когда Виталий в школу ходил...

– Господи, – прошептала Мироновна, предчувствуя скандал. – Такие деньги!

Мария глянула в её сторону, понимающе улыбнулась.

– В сентябре звёзды близкие, – объяснил смущённо Иван Никитич.

– Телескоп, говоришь. – Мария открыла чемоданчик, потрогала приборы. Потом глянула на соседку, засмеялась. – Ничего, до пенсии доживём. – И пояснила Мироновне: – Если человеку в радость, чего ж не купить? Мы и микроскоп купим... Если в радость.

Скучно стало Мироновне. Шла домой и жалела, жалела соседей. Как слепые живут: повернутся к солнцу лицом и улыбаются. Они думают, что без тени живут. Друг на друга дышат. А чего дышать-то? Ведь тень – она всех догонит. И накроет, когда надо. Это в молодости её не видишь, не замечаешь. А потом и не хочешь – обрастаешь, обрастаешь тенью.

– Вон то сорви, на верхушке, – попросила Мария.

Бартошин поднял палку, подвёл рогачик под черенок, повернул. Яблоко глухо стукнулось о землю. Мария подобрала его, вытерла, положила в корзину. Паданку, считал Иван Никитич, к столу не подают.

– Напомни, пожалуйста: вечером надо мясо сварить.

Жена стояла против солнца, выпрямившись, опустив перемазанные помидорной ботвой руки. Бартошину стало совестно. Телескоп десять лет ждал, мог ещё месяц-другой подождать. Надо было кофту Марии купить. Мохеровую. Скоро осень – задождит, задует, поясница опять начнёт донимать...