Повесть о трёх искушениях

Метров через триста Рэй сбавил темп – нет, не взлететь уже, не взлететь! А было же, было: он разгонялся на лугу или с горы, что возле карьера, разгонялся и закрывал глаза, и тело его невесомо взмывало вместе с велосипедом, и развевались волосы... Было!

Злость на продюсера прошла. Человек он неглупый, но крайне назойливый. Точнее, нудный. О силе разума он, может, и имеет какое-нибудь представление, но что он может знать о силе страсти?

Велосипед, будто лошадь, знающая путь домой, привёз его к реке. Рэй часто гулял тут. Пологий берег, песок, мокрый и тяжёлый, будто плохие воспоминания, неразговорчивая вода. Так было тут по утрам. Однако сегодня солнце, наверное, перепутало костюм – вместо октябрьского, подбитого туманами, паутиной и холодной росой, надело июльский – и река сияла от удовольствия, бормотала что-то ласковое и невразумительное. Чистые дали открылись по обоим её берегам, и стал слышен звук падения листьев.

«А что я знаю о страсти? – подумал писатель. – Я видел в ней только изначальную суть. Весь мир, человек, всё живое, несомненно, проявления страсти. Что там говорить: сама жизнь как явление – это страсть природы. Но есть и оборотная сторона медали... Я создаю воображаемые миры. Это, наверное, самая тонкая материя страсти. Но я, увы, сгораю. Какая нелепость – страсть, рождая одно, сжигает другое. Закон сохранения страсти...»

И ещё он подумал, что, для того чтобы развеять тоску, было бы неплохо уехать. Куда-нибудь. В глухомань.

Он взглянул на небо.

Небо вздохнуло, и вдоль реки пролопотал быстрый дождик.

– Дуглас, – негромко окликнули его.

Писатель живо оглянулся.

Никого!

Берег пустынный, а лес далеко. Там подобралась хорошая компания вязов, дубков и клёнов. В детстве он бегал туда за диким виноградом. Это была страсть ко всему недозрелому – кислым яблокам, зелёным пупырышкам земляники...

– Задержитесь на минутку, – попросил его всё тот же голос. – Я сейчас войду в тело.

Рэй наконец заметил, что воздух шагах в десяти от него как-то странно колеблется и струится, будто там прямо на глазах рождался мираж.

В следующий миг раздался негромкий хлопок, и на берегу появился высокий незнакомец в чём-то чёрном и длинном, напоминающем плащ. Остро запахло озоном.

– Не жмёт? – участливо поинтересовался Рэй Дуглас и улыбнулся. – Тело имею в виду.

– Извините, мэтр. Я неудачно выразился. Но это в самом деле моё тело. - Незнакомец шагнул к писателю и радостно воскликнул, воздев руки к небу: - Вот вы, оказывается, какой!

«Что это? – подумал Рэй Дуглас. – Монах, увлекающийся фантастикой? Или... Или я просто переутомился. Я много и славно работал в сентябре. Да и октябрь был жарок. Неужели воображение разыгралось так буйно?»

– Успокойтесь, мэтр. – Незнакомец остановился. – Вы не больны. Я реален так же, как и вы. Извините за эти дерзкие слова; мне вовсе не пристало учить вас, как надо относиться к чуду. Что касается одежды, то это защитная накидка. У вас здесь очень высокий уровень радиоактивности. Дома меня ожидает тщательная дезактивация.

Писатель уже овладел собой.

– Откуда же вы? – спросил он, пристально разглядывая незнакомца.

– Издалека, – ответил тот. – Из две тысячи шестьсот одиннадцатого года. Я президент Ассоциации любителей фантастики. Я прибыл за вами, мэтр. И ещё хочу заметить – у нас очень мало времени.

– Польщён! – засмеялся Рэй Дуглас. – Встреча с читателями? Лекция? Я готов. – И удивился, покачав головой. – Две тысячи шестьсот одиннадцатый... Неужели знают?

Теперь улыбнулся президент.

– Вас ждут во всех обитаемых мирах, – объяснил он, и бледное лицо его чуть-чуть порозовело. – Это такая удача, что мы можем вас спасти. Пойдёмте, Дуглас. Вы проживёте ещё минимум восемьдесят-девяносто лёг и напишете уйму замечательных книг. Только наш мир сможет дать вашему адскому воображению настоящую пищу. Вы будете перебрасывать солнца из одной руки в другую, словно печёную картошку.

– О чём вы? – сдавленным шёпотом спросил писатель. – Уйти? Насовсем? Сейчас? Среди бела дня и в здравом уме?

– Вы уже не молоды, – мягко заметил посланник из будущего. – Вырастили детей, достигли зенита славы. Вы уже никому ничего не должны здесь. Если вам безразлично, что вас ожидают сотни миллиардов моих соотечественников, то подумайте хоть раз о себе. Пойдёмте, Дуглас. У нас осталось двадцать две минуты.

Воскресное утро, начавшееся для писателя с телефонной ссоры, вдруг окончательно потускнело, а растерянная мысль метнулась к дому: «Как же так? А Маргарет, дочери, внучата... Уйти – значит пропасть. Без вести. Значит, исчезнуть, сбежать, дезертировать. С другой стороны – дьявольски интересно. Ведь то, что приключилось со мной, – настоящее волшебство. Это вызов моей страсти, моему искусству и таланту. Им нужен маг. Вправе ли я отклонить вызов? И что будет, если я приму его? Ведь я – не что иное, как форма, которую более или менее удачно заполнил мир. Уже заполнил».

– Почему такая спешка? – недовольно спросил он. – Во всяком случае, я должен попрощаться с родными.