Повесть о втором советнике Хамамацу (Хамамацу-тюнагон моногатари). Дворец в Мацура (Мацура-мия моногатари)

Накануне отъезда во дворце Вэйян император устроил торжественную церемонию. Одежды присутствующих были очень красивы, но между этим и прошлым годом была существенная разница, и все заставляло с любовью вспомнить покойного императора. Церемония в тот день была великолепна, но на ней не было ничего такого, о чем стоило бы специально говорить.

Солнце поднялось высоко, и когда Удзитада собрался уходить, императрица-мать призвала его к себе. Она находилась в том самом павильоне для уженья. Она сидела, окруженная множеством прислуживающих дам, внешность и необычные наряды которых были замечательны, но рядом с императрицей они совершенно терялись. Освещенное солнцем безукоризненное лицо государыни было очаровательно, дышало любезностью и дружелюбием и само излучало сияние. В людском мире таких лиц больше не было.

— Все это время я проводила здесь, чтобы избежать палящих солнечных лучей. Вот и наступил этот день... Не знаю, что сказать вам, даже банальные слова не приходят на ум. Я с сожалением думаю, что уже завтра вы забудете все, что я говорю, — произнесла она спокойно, но Удзитада видел, что глаза ее полны слез.

Он уже не думал, что на него смотрят посторонние, слезы градом полились у него из глаз, он упал на пол и не мог поднять на императрицу глаз. Многие из прислуживающих дам сопровождали императрицу во время бегства из столицы, и, вспоминая то время, они плакали так, что рукава их стали мокры.

— Забывая о краткости нашего существования, можно было бы надеяться еще на одну встречу. Если бы родители не ждали вас в Японии! — говорила она, утирая слезы.

Ее облик отпечатался у него в сердце, и невозможно равнодушно думать о его состоянии.

(Примечание переписчика: «Здесь в рукописи бумага истлела, текст разобрать невозможно».)

4

Молодежь отправилась провожать Удзитада. В пути он думал о своей любви и не знал ни мгновения душевного покоя. Компания была шумной; пили вино, сочиняли стихи, любовались морем и горами. Столица была уже далеко, за путниками в несколько рядов вставали белые облака[500].

Корабль отплыл пятнадцатого дня седьмого месяца. Провожавшие выражали сожаление по поводу разлуки. Корабль удалялся от берега, и вскоре путешественники могли видеть одни только бесконечные облака и волны, но Удзитада ни на миг не мог забыть императрицу, и ее облик постоянно был рядом с ним.

Путешественники находились под защитой бога Сумиёси, и плавание было благополучным. Представьте сами, как радовалась мать Удзитада, с нетерпением ожидавшая сына во дворце в Мацура.

Удзитада думал только об императрице-матери. Цинь, полученный от принцессы Хуаян, он отправил в усадьбу, как повседневную вещь, к которой он привык, но о которой не стоит особенно распространяться. Никто об этом ничего не знал. Удзитада подумал, что, услышав о его участии в неожиданно вспыхнувшем мятеже в Китае, мать его разволновалась бы, он запретил своим спутникам об этом рассказывать и сам хранил молчание.

Император очень обрадовался его возвращению. Титул «воина-дракона» считался очень высоким в такой могущественной стране, как Тан, поэтому и на родине Удзитада сделали одним из высших сановников[501], он стал советником санги, старшим ревизором Правой канцелярии и вторым военачальником Личной императорской охраны.

Удзитада хотел как можно скорее выполнить обещание, данное принцессе Хуаян, отправился в храм Хасэ и выдержал суровый 21-дневный пост. Ночью на небе показалась яркая луна, и на вершине холма, где росло высокое дерево цуки[502], раздались звуки циня. Выйдя из храма, Удзитада направился туда и увидел сидящую под деревом принцессу Хуаян.

— Наполнив рукав
Сиянием лунным,
В краю Хацусэ
Под деревом цуки
Тебя ожидаю[503]

, —

произнесла она.

Удзитада ответил:

— Клятвой глубокой
Связаны наши жизни,
И в Хацусэ
Под священным деревом цуки
Мне ты явилась.

Они спустились в храм, а оттуда возвратились в усадьбу к родителям Удзитада. Как обрадовалась мать, их увидев!

Цинь взвился в облака, и ветер примчал его в усадьбу. Это был тот самый инструмент, которой всегда находился возле принцессы и который вряд ли отличался от инструментов, на которых играли небожители на горе Пэнлай. Принцесса беспредельно его любила, что делало цинь еще более драгоценным. Отныне Удзитада и принцесса могли, не таясь перед людьми, вместе играть на цинях, и, слушая их, мать чувствовала к ним обоим все более глубокую любовь.