Повесть о втором советнике Хамамацу (Хамамацу-тюнагон моногатари). Дворец в Мацура (Мацура-мия моногатари)

Будучи в Китае, Удзитада всем сердцем стремился на родину, а сейчас все — деревья и травы в полях и на горах, даже птичье пенье — казалось ему жалким, он с чувством стыда переводил глаза с предмета на предмет; все было не таким, как в Китае. Могло ли быть иначе? Принцесса выполнила свое обещание и вместе со своим инструментом явилась в Японию. Она настолько завладела всеми помыслами Удзитада, что он совсем не вспоминал о своих соотечественницах и даже не обращался к ним с любезными словами. Не получая от него письма, принцесса Каннаби подумала с досадой: «Странно! Неужели он совершенно переменился?» Вспомнив былое, она сложила:

«В стране Морокоси
К забвенья траве,
Наверное, ты прикоснулся
И, домой возвратившись,
О прошлом не вспоминаешь»[504]

.

Удзитада ответил ей:

«Сквозь ряды грозных волн
В край Морокоси плывя,
Столько раз в воду
Я погружался
И, кажется, стал я другим.
Проникнутый благоговением, я не осмеливался писать Вам».

Удовольствия ей такой ответ не доставил.

Удзитада и принцессу Хуаян связывала глубокая любовь, а когда он понял, что она испытывает недомогание беременных женщин, он и вовсе не думал о каких-то любовных похождениях. Судьба связала их крепкими клятвами не только в нынешнем, но и в будущих мирах, и Удзитада испытывал к ней глубокую нежность.

Шкатулка с зеркалом, полученная от императрицы-матери, была запечатана, и на ней было написано: «Открыть, очистив тело и душу, в уединенном месте». Удзитада отправился в храм Хасэ молиться о благополучном разрешении принцессы и там открыл шкатулку. Он ясно увидел в зеркале знакомый облик. Это был десятый день одиннадцатого месяца. Вечерело, дул холодный ветер, казалось, вот-вот пойдет дождь, вставали высокие волны, но императрица-мать находилась в том же самом павильоне для уженья. Траур по императору кончился, она была в одеждах из прекрасных узорчатых тканей, но было заметно, что она не любила ярких, бросавшихся в глаза цветов. В глубокой задумчивости она играла на цитре. Императрица была по-прежнему так прекрасна, что никакими словами этого не выразить. Удзитада думал, что сердце его утешилось, но при виде императрицы печаль охватила его, и он горько заплакал. Но что толку? Императрица не могла его видеть. До самого вечера глядел он в зеркало. Было напрасно проливать слезы. Стало совсем темно, но Удзитада не мог заставить себя убрать зеркало в шкатулку. Потому ли, что он сроднился с императрицей, или появившаяся в зеркале тень посетила его, он совершенно отчетливо почувствовал знакомый несравненный аромат.

Удзитада вовсе не вспоминал о принцессе Хуаян, разлука с которой, даже очень небольшая, обычно приводила его в беспокойство. Он стал смотреть в зеркало при свете светильников, но блеск сливался с огнем, и образ в зеркале не был так ясен, как раньше. Удзитада спрятал зеркало за пазуху и лег в постель, но спать не мог. Он чувствовал только, как любовь к императрице-матери переполняла его грудь, сердце не могло успокоиться. Но разве мог он расстаться с принцессой Хуаян? Ему стало тяжело оставаться в чужом месте, и, спрятав зеркало в шкатулку, он возвратился домой.

Принцесса Хуаян плохо чувствовала себя и с нетерпением ожидала его возвращения. Когда Удзитада неожиданно вошел в дом, она очень обрадовалась, но с удивлением заметила, что он был непохож на себя и что глаза его заплаканы. Он подошел к ней, начал рассказывать о том о сем, и она почувствовала необычный аромат Благоухание было выразимо прекрасным и похожим на известное принцессе в предыдущем рождении, которым пользовалась императрица-мать. Хуаян насторожилась: «Странно! Неужели и в Японии есть люди, которые пользуются таким ароматом?» Она рассердилась на себя, что так обрадовалась приходу Удзитада, повернулась к нему спиной и заплакала «Это из-за меня, — понял он. — С каких пор она стала меня ревновать?»

Принцесса произнесла:

— Для того ли, от смерти восстав,
Отправилась в край неизвестный,
Чтобы видеть, как вровень с горой
Волны встают,
И слезами рукав орошать?[505]

Удзитада понял, что она обо всем догадалась. «Ее душа столь же чиста, как у императрицы-матери», — подумал он. Ему стало совестно, и он ответил:

— Когда в далеком краю
Чувства мои
В смятенье ты привела,
Разве в какой-нибудь бухте
Вставали мятежные волны?[506]

Странно! Не приснилось ли вам что-нибудь? Почему вы говорите такие непонятные вещи?