Повести

В черновых вариантах рукописи прямо указывалось, что натура его была "исполнена всяческих чудовищных противоречий": "Присоедините к этому его почти ребяческую слабость, его совершенное неуменье управлять обстоятельствами жизни, и вы поймете, что, однажды взяв на себя обязанность вести его, я не мог уж отказаться от своей роли; скажу более, со временем роль эта сделалась как бы лучшим делом всей моей жизни". К этой характеристике первоначально был добавлен еще один психологический штрих, устраненный при переработке рассказа. Практическая беспомощность Брусина, подчеркивал Салтыков, оборачивалась в конце концов эгоистической привычкой жить за чужой счет: "Финансовое наше положение иногда ставило меня в совершенный тупик, но я боялся признаться ему в этом, боялся даже намекнуть ему, что он проживает более своих доходов. Во-первых, тут полился бы поток жалоб и проклятий, а это было для меня все равно что острый нож, а во-вторых, это значило бы сказать человеку, что вот, дескать, ты живешь на мой счет, а я искренно любил его и никаким образом не хотел оскорблять это и без того уже беспрестанно страждущее самолюбие. Притом же я так привязался к нему, что баловать его сделалось для меня страстью, и я готов был себе отказать, чтобы доставить ему какую-нибудь игрушку. Говорю это не в похвальбу себе, а чтобы, по возможности, подробнее обрисовать вам наше взаимное положение."

Как и Нагибин, Брусин легко ориентировался "в будущих судьбах человечества", оказываясь между тем несостоятельным даже в незначительных житейских вопросах, не говоря уж о неудачах в сфере общественной деятельности и области чувств.

Беспочвенность и фантастичность романтического мироощущения Брусина обличалась насмешливым описанием его попыток сделать из взбалмошной неразвитой Ольги "женщину в высоком значенье слова". В этом смысле в «Брусине» содержится отклик на жорж-сандовскую тему, подхваченную в сороковые годы Герценом, Дружининым, Кудрявцевым и другими писателями "натуральной школы". Вопрос о духовном раскрепощении женщины Салтыков решал со свойственной ему трезвостью и радикализмом, иронизируя над бесплодностью утопических проектов возрождения женщины при сохранении «гнусной» обстановки, способствующей умственному и моральному убожеству, разврату и т. п.

В отличие от Нагибина с его мучительными философскими исканиями и трагической любовью, характер Брусина снижен в изображении его «любовишки» и попыток заняться делом — чувствуется оттенок мягкой, но неизменно присутствующей иронии. Ирония эта была овеяна горьким раздумьем автора над судьбой талантливого человека, кончившего тем, что родители "водят его, по воскресеньям, к обедне, к Николе Явленному".

Развенчивая Брусина как своего рода "лишнего человека", Салтыков не принимал и требований Николая Иваныча — "избегать крайностей" и "покоряться обстоятельствам". Эта позиция "золотой середины", напоминающая рекомендации Валинского (см. "Противоречия"), по-видимому, связывалась в сознании Салтыкова и с позитивистскими принципами. Учение Огюста Конта получило широкое распространение в России второй половины сороковых годов, особенно после выхода в свет "Курса позитивной философии", который был в библиотеке петрашевцев и не прошел мимо майковско-милютинского кружка. Приверженцем "нового практического направления" стал В. П. Боткин, один из видных в то время публицистов «Современника», и др. «Узость» позитивистских теорий отметил Белинский.[72] Об "аналитической односторонности" методологии Конта писал в 1845–1846 годах и В. Майков, определяя ее как "трупоразъятие жизни", "бездушное разложение частей без уразумения их взаимных отношений".[73]

Именно эту «односторонность» практицистских воззрений Николая Иваныча отмечал и Салтыков. Особенно близки к оценкам Майкова черновые варианты «Брусина», где противник Николая Иваныча, характеризуя его «предусмотрительность», заключал, что "таким образом можно оперировать только над трупом, а не над живым организмом".

Как в «Противоречиях» и "Запутанном деле", Салтыков обличал теории созерцательного «наблюдения» жизни, вместо активного вмешательства в нее. В «Брусине» он придал этим теориям привкус позитивистской "философии жизни". Формулируя принципы общественной практики, Огюст Конт предлагал в 1844 году сосредоточить все «усилия» в "области действительного наблюдения" и познания "как нашего основного состояния, так и существенного назначения нашей беспрерывной деятельности", оставляя в стороне "всякую временную критику".[74]

Заключительной сценой полемики Николая Иваныча с "молодым человеком" Салтыков подчеркивал, что обличитель «идолов» и «призраков» Брусина сам впадает в своеобразное «идолопоклонничество» со своей преданностью "действительным интересам".