Повести

Но вошел в карцер только командующий. Был он как будто бы спокоен и весел.

Смирнов со своей недалекой хитростью прикинул, что раз командующий пришел сам, стало быть дело не так уж скверно, и стал что-то говорить насчет головной боли и меланхолии. Но товарищи его угрюмо молчали, и, бегло оглядев их, командующий прервал Смирнова:

— Вот что, Николай Иваныч, об этом мы поговорим после, а сейчас давай напрямик: что ты, хочешь плетью обух перешибить?

— Товарищ Арефьев…

— Ты Арефьева оставь. Арефьев свое дело делает. А ты вот не делаешь.

Он выжидал несколько секунд. Смирнов упрямо молчал.

— Ой, Коля, — грозно и сильно сказал командующий, — ой, Коля! Ты видишь, я по старой дружбе и по твоим заслугам с тобой разговариваю, но имей в виду — мы сейчас высоту забираем, будем балласт сбрасывать… Ты это попомни. Чистка-то партии не за горами.

— Меня — исключить? — с негодованием спросил Смирнов.

Командующий ничего не ответил, только взглянул, и, поняв его взгляд, предостерегающий, добродушный и жестокий, Смирнов вскочил и быстро заходил по маленькому карцеру, натыкаясь на стены. Командующий с веселым любопытством продолжал следить за ним.

— Слушай… — товарищ Гордеев… — сказал Смирнов, став перед командующим. — Ты ведь меня всего-всего знаешь… И что я без партии? Ведь я ж коммунист, товарищ Гордеев… И если коснется до партии… Да я не только что математику или там диалектику… да я не… — он не нашел слова и беспомощно махнул рукой. — Ну, все-таки объясните мне, — переходя на требовательный тон, заговорил он, — со своим-то полком я ведь без математики управлялся.

— Времена теперь другие. И совсем другая воина нам предстоит. Со всей мировой техникой столкнемся. Тут, дорогой товарищ, без математики уже не обойдешься.

— Так если бы чему путному учили, — ободренный миролюбивым тоном командующего, сказал Смирнов, — если бы военному делу… А то эти бассейны, сорок бочек вина, сколько втекает, сколько вытекает… — игриво начал он, но запнулся и не кончил: суровый взгляд командующего остановил его.

— Вот что, Смирнов, — серьезно сказал командующий. — Ты хочешь, чтобы мы тебе дали обрастать жиром и превратиться в старорежимного отставного с мундиром и пенсией? А ведь мы с Розовым намечали тебя по военной линии учиться послать, — и он, прищурившись, поглядел на заулыбавшегося Смирнова. — А вот как рапорт твой прочли, где ты показываешь свою серость и позорно, как мальчишка, отлыниваешь от учебы, так подумал я, что напрасно на тебя, такого, рассчитывал. Нельзя посылать нам такого вот, — показал он пальцем на самодовольное лицо Смирнова, словно тот мог сам себя видеть. — Нам перед людьми краснеть тоже нет охоты.

Гордеев помолчал, дав время Смирнову ответить, но Смирнов, упрямо склонив свой крепкий затылок, тоже молчал.

— Ну что ж, — сказал Гордеев, — не хочешь? Из партии наладим! И из армии выгоним! Нет, не выгоним, — поправил он сам себя, заметив, как гнев заиграл в глазах Смирнова. — Не выгоним. — И грозный рокот слышен был в голосе Гордеева. — Тебя выгнать — ты еще в бандиты подашься… На конюшню назначу… конюхом будешь… — Он с отвращением взглянул на Смирнова.

У Смирнова дернулись губы и щеки, он то открывал рот, то закрывал…

И Гордеев, видимо удовлетворенный действием своих слов, сказал спокойно:

— Ты не думай, что я тебя пугаю. Ведь насильно учиться нельзя. И я ответа от тебя сейчас не хочу. Постарайся сам понять. А я только наперед говорю, что с тобой сделаю, иначе не могу сделать…

Он перевел глаза на Коваля, и Коваль сказал ему, не дожидаясь слов командующего:

— Товарищ Гордеев! Мы с Герасименко все поняли… Готовы нести наказание. И слово даем: будем учиться.

— И я… — сказал торопливо Михалев, подымая зеленовато-бледное лицо. — Попутало-с.

Последнее слово заставило командующего насторожиться: что это за «с»?

Он остро взглянул на Михалева, на его тоненькое, золотушное личико, в жалкой улыбке показавшее испорченные зубы.

— Вы какую должность занимали?

— Ко… комиссар лазарета.

— Та-ак. Номер госпиталя? А… на фронте был?.. Та-ак. А… сами-то вы откуда взялись? Кто родители?

— Из воспитательного я, — холодными губами прошептал Михалев.

— А-а! — потеплел голос командующего. — Ну, друзья, пока всего! Но надо, чтобы до конца курсов я больше о вас не слышал.

Командующий вышел из карцера. Михалев мешком повалился на пол и закрыл голову шинелью.

— Вот те и дворянская кровь! — сказал Коваль и печально, сочувственно и насмешливо мигнул Герасименко в сторону неподвижного Михалева.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В дверях показалась осанистая фигура командующего, за ним вошел Арефьев и тихо прикрыл дверь. Началось заседание партийного бюро.

— Итак, товарищи, я думаю, что бюро должно разобраться в происшедшем инциденте, поскольку все провинившиеся — члены партии, а двое — члены бюро, — говорил Арефьев.

Слова его были кратки и официальны. Ни одного лишнего слова не сказал Арефьев. Он только сообщил о происшедшем и объяснил свои действия тем, что «упомянутые четыре курсанта» демонстративно нарушили приказ по курсам.

Наступило молчание. Арефьев стоит за спинкой кресла.