Повести

 — Тятя, откройся, как попу на исповеди. Что тебя мучает?

 — Ко псу его, попа, — сердито заявил отец.

 — Неплохо сказано. Дальше?

Отец вздохнул и отозвался не сразу. Низко нагнул голову и задумчиво, будто не ко мне обращаясь, сказал:

 — Библия мучает…

 — Зачитался, что ль?

 — Видать, так.

 — Отец, — строго сказал я, — говорят, от библии много людей с ума посходило.

 — Ия вот–вот рехнусь.

 — Не советую. Брось ее читать. В одном месте в ней так, в другом напротив.

 — Это шут с ней. Но ты гляди, сынок, — с горечью воскликнул он, — там в ней одни убийства, войны… — И, махнув рукой, замолчал.

 — Договаривай, отец.

 — Пост великий, а то бы сказал… Ну, как есть, грех один! — выкрикнул он. — Соблазн! Про баб, про этот… блуд! Развратницы какие-то они, продажные! А бог?.. Как… злодей! Сколько народу сотворил и погубил. Зачем? Нет, в этой книге одна… прокамация.

 — Это что за «прокамация»?

 — Затмение мозгов, — пояснил отец и начал приводить пример за примером из этих «прокамаций». У него хорошая память. — Сколь народу истреблено, не счесть. Какие кровожадные: режут, душат, камнями бьют. И на все божье благословенье. Прости меня, господи, и бог-то у них истинный… разбойник… Словом, озорник, — смягчил отец.

 — Тятя, брось эти книги в печь. Голову они тебе мутят. А голова пригодится. Да и время не такое. С попами тебе не по пути. Ты слышал проповедь нашего? Не о святых делах говорил он с амвона; революцию клеймил, проклятия призывал, антихристом грозил. Ополоумел поп от революции. Но мы доберемся до него. Сорок пять десятин земли отберем. Читай газеты. Будем рай на земле строить. Хотя, правда, земля-то пока еще не вся наша.

Угрюмый вышел отец из избы. И когда вышел, Павлушка сказал:

 — Мучается… Кстати, о земле. Ты слышал: наши мельники в разведку к Сабуренкову ходили.

 — Ну? — насторожился я.

 — И утер он им нос. По десяти рублей за десятину требует. Они уже согласны на пять. Кокшайские по семь с полтиной дают.

 — Значит, ходили тайком от нас? А нам, Павел, так и надо. Почитай, что пишет брат. Мы сами виноваты. Надо сход созвать. Пойдем к Семену.

И мы направились к нашему старшему другу, которому в эту слякоть нельзя было выходить на улицу.

Дни шли за днями — теплые, апрельские. Суровой и вьюжной зимы будто и не было. Вода сошла в низины, журчала по оврагам, где местами еще лежал ноздреватый, со слоем натекшей грязи, снег. На высоких местах земля уже подсохла. Слышно веселое пение жаворонка, этой ранней птахи, спутницы пахарей и пастухов. Стадо еще не выгоняли в поле. Лишь овцы паслись на небольшом клине выгона. Рядом, там, где раньше был широкий выгон, — пахота Гагариных.

Пора сева приближалась. Встречаясь, мужики говорили о земле Сабуренкова, Климова, Стогова и Шторха. Было два собрания всего села. Многие соглашались с нами, но эти же люди кивали головами, когда другие говорили «разумные слова». Расходились, снова сходились, спорили, кричали, ругались. На последнем собрании, когда стало точно известно, что Сабуренков и другие помещики хотят сдать землю соседним деревням, народ неожиданно выбрал уполномоченных. Сначала послали к Сабуренкову узнать, что он хочет, поговорить об аренде, затем решили отправиться к другим помещикам, которые тесно сплотились возле самого богатого и умного из них — Сабуренкова.

Яркий солнечный майский день. Тихо и тепло в полях. Весенние запахи молодой травы, зеленеющей озими, преющей земли густо переполняют воздух. И кажется, не идешь по земле, а летишь к неподвижным облакам, в бездонную глубину неба. Хочется петь, бегать по полям, но… мы, уполномоченные, опираясь на палки, идем важно, как почтенные старики. За нами — пестрая толпа народу. Звучат песни и гармошка.

Впереди шагает Филя Долгий, за ним мы с Павлушкой, сзади — Степка, еще два мужика и вдова–солдатка. Все ближе и ближе имение Сабуренкова. Уже виден с пригорка его дом, сад, постройки, пруд за садом. А сердце бьется все тревожнее. Я знаю, что на мою долю выпадет самая тяжелая часть разговора с помещиком, и обдумываю, с чего начать этот разговор. Молодежь повернула в небольшую дубовую рощу, а мы, минуя гумна и амбары, направились липовой аллеей к высоким воротам имения.

Ворота заперты,, но через ограду видно: возле конторы стоит лошадь под седлом. Скоро из конторы вышел человек, мельком взглянул на нас, сел на лошадь и, пригнувшись, словно над ним завизжали пули, садом помчался в тот конец, откуда идет дорога на Кокшай. Вышел еще человек. Оглянулся и поспешно скрылся.

 — Чего мы стоим, как бараны у новых ворот, — не утерпел Филя, — стучать, ломать надо.

 — Филипп! — окликнул я. — Откроют и так, не горячись.

К воротам действительно подходил старик–садовник. Шел он медленно в сопровождении нескольких огромных собак. Они беспрестанно брехали, то подбегая к воротам, то снова мчась к садовнику.

 — Вам чего, мужички? — спросил он.

 — Не мужички, а граждане, — сказал я, подойдя к воротам.

 — Что вам надо?

 — Сначала убери собак, затем открой ворота, а дальше разговор будет с твоим хозяином.