Повести и рассказы

— Неужели? — спросили высокомерным тоном.

— Что, раскололи беднягу? — переспросил третий.

— А ты думал. Низкий моральный облик. Ножки, сапожки, дамские ручки, — и этот кто–то первый залился слащавым смешком.

Фамилии Лескова Валентин не расслышал, но догадался — речь идет о нем, поворачиваясь, покрываясь не от жары обильным потом, он резко вскинул голову. Гурьбой мимо шли сокурсники, румяные, надушенные.

Кто же из них этот снисходительный говорун? Люлин догадался по голову — Соловьев. Еще миг и Соловьев пришел бы в восторг. Смех оборвался. Люлин понял, что замечен. Соловьев перехватил взгляд Люлина и нервно хохотнул — помешал, мол, ты, Люлин, подробность пикантную обсосать. Остряки заговорили о другом.

«Ловко, мужички, ловко. Навострились. Хорошо идейно подкованы. Вон какой фундамент подогнали. Мастера», — смеривая «мужичков» взглядом, думал Люлин, потом усмехнулся и отвернулся демонстративно. В ту минуту он очень был похож на отца.

…Лесков родился на Дальнем Востоке, в семье военнослужащего, как, впрочем, и Люлин. Он был бойким парнем с детства и рос, предоставленный сам себе, не испытывая влияния отца, вечно поглощенного службой. В классе седьмом Сергей превратился в отменного хулигана, связался с уличной компанией и вел разгульную жизнь. Однажды, когда они грабили и пинали валявшегося в пыли пьяного мужика — тот после получки возвращался домой — Сергею все вдруг опротивело. Ему и раньше не нравились такие «подвиги», сейчас же он представил на месте мужика своего отца и сказал друзьям: «Все! Надоело!» Дружки напомнили о «святых законах». Но Лесков плевать хотел на них и на их «святые законы». Двоих гонцов с ультиматумом он хорошенько отдубасил. Так от него отвязались.

После окончания школы отец спросил, куда он желает поступать. Сын пожал плечами. Тогда отец сказал: «Поедешь в училище! Выбирай». Сергей ткнул пальцем в карту. «Э-ге, сынок. Губа у тебя не дура, — отец одобрительно похлопал по плечу. — Считай, ты уже там. Дядя Слава поддержит». — «Попробуй пальцем шевельнуть! Я не поеду!» — «Что? Повтори». — «Изволь. По звонку я не поеду». — «Ты как с отцом разговариваешь?» Лесков старший отвесил сыну звонкую пощечину и как–то легко вздохнул, усмехнулся печально: «Извини».

Без скандала и шума Лесков прославился в училище, как скрытный и не без божьей искры вольнодумец. Умные мысли, которые изредка он обрушивал на окружающих, поражали последних чрезвычайно. Он и выглядел подобно мыслителям, не на двадцать два, а на двадцать восемь. О нем знали ровно столько, сколько прослышали с чужого голоса. Будто отец у него военный и фигура заметная. Но тогда почему Сергей рос без него? Будто он кандидат в мастера спорта. Но тогда какая нужда толкнула его бросить заниматься фехтованием? Прошел слух, что он завел в городе широкие связи среди студентов, легко знакомился с девушками и почитаем. Но оказалось, с женщинами он не развлекался.

Учился в роте некий Гусаров, бравый сержант. Чернявый большеголовый крепыш, он был нервным, горячим даже, и этим, и смуглой кожей смахивал на южанина. Гусаров закончил суворовское училище, и его прозвали кадетом. Кадетов в училище не уважали. Наловчившись разным армейским штучкам, кадеты–пройдохи отлынивали от работ и нарядов. Но Гусарова уважали. Кадет Гусаров однако жаловался на потерянное детство и недостаток витаминов в организме. Это, впрочем, нисколько не мешало ему затевать шашни в каждом увольнении и на любой дискотеке. Юбки мимо не пропустит — потешались над кадетом курсанты. У него было вдоволь и блондинок, и брюнеток, разведенных, замужних, девственниц, от шестнадцати до тридцати, просто любимых, просто подруг, просто знакомых. После каждой любовной удачи, Гусаров, бахвалясь, рассказывал в деталях. Однажды под мухой он проболтался в курилке, что «общался» с интеллигентной женщиной на сцене клуба, где стоял старинный концертный рояль, белый и скользкий.

Лескову было не до рояля. На третьем курсе он женился. Курсанты между собой сказывали, что он попался на крючок гулящей девке, но папа ее якобы большая шишка и солидные деньги делает. Лескову завидовали. Про деньги и чужого ребенка Лесков молчал, а про личную «Волгу» случайно обмолвился. Про семейную жизнь, он говорил, посмеиваясь. А вскоре и посмеиваться перестал, замолчал, вечерами в свободный час бродил в одиночестве в смиренной задумчивости по училищу, как будто утратив способность воспринимать прелесть живого мира.

… Головные боли не прекратились. Разминая сигарету, Люлин вновь вспомнил идиотский смешок Соловьева. «Что ж ты, Серега? Турнули тебя? Погорел с разводом? И куда тебя пнут теперь? Куда? Он снял фуражку. На лбу с поперечным порезом налипли сосульками непослушные прямые волосы. Капельками выступал пот на носу. Серые глаза были грустны и задумчивы.