Повести л-ских писателей

Подобно Александре Домонтович и Лиисе Гревс, с которыми я также познакомилась 31 июля, Старицький, судя по всему, обладает обширными и детальными воспоминаниями, которые несовместимы ни с информацией, указанной в его паспорте, ни со здравым смыслом. Он отождествляет (во всяком случае, частично; см. ниже) себя с Владимиром Вернадским (1863–1945), известным учёным. Внешность Старицького, несомненно, способствует такому отождествлению. Любую позднюю фотографию Вернадского можно принять за фотографию Старицького, которой придали «винтажный» вид. Прямую отсылку к Вернадскому содержит и паспортная фамилия Старицького: «Старицкая» – девичья фамилия жены Вернадского Натальи Егоровны, в браке с которой учёный прожил пятьдесят шесть лет.

Жизнь Владимира Вернадского сравнительно хорошо задокументирована; помимо многочисленных документов, сохранились его дневники и письма; существуют воспоминания многих людей, знавших Вернадского. Я знакома с подавляющим большинством материалов, опубликованных на русском, украинском, английском, французском и немецком языках, а также с рядом архивных документов, которые ещё не публиковались.

За последние две недели я провела несколько продолжительных бесед со Старицьким, делая заметки ручкой на бумаге. Любые цифровые записи наших бесед, как и записи прочих бесед с его участием, неизбежно «затираются». На данный момент, т. е. 15 августа, «затирка» происходит в течение тридцати пяти – семидесяти минут после начала записи или начала редактирования текстового документа. Возможно, эту трудность удастся частично обойти при помощи магнитофона (см. «Кассеты Виты Яновской»).

По утверждению Старицького, его «воспоминания» о жизни Вернадского обрываются без малого за два года до смерти учёного, а именно 4 февраля 1943 года, на следующий день после смерти Натальи Вернадской. В это время Вернадские находились в эвакуации в посёлке Боровое (ныне Бурабай) на территории Казахской ССР. Последнее, что Старицький «помнит» из жизни Вернадского, – пробуждение ранним утром после смерти Натальи: «кромешная тьма за окошком», «духотища», «необходимость выйти по нужде», «смертная неохота когда-либо подыматься из постели», «желание зажмурить глаза и усилием воли остановить биение сердца, как умеют йоги».

Отталкиваясь от этого момента и двигаясь в обратном хронологическом порядке, я обсудила со Старицьким значительную часть биографии Вернадского. Подробный отчёт о наших беседах я надеюсь написать в сентябре-октябре. Уже сейчас можно сказать, что Старицький действительно знает жизнь Вернадского досконально и в иных отношениях твёрже, чем я.

Свои «воспоминания» из жизни Вернадского Старицький всегда излагает от первого лица. Нередко он сообщает подробности, а порой и целые эпизоды, которых нет в известных мне документах. До сих пор я не замечала в «новых» подробностях или эпизодах очевидных анахронизмов или деталей, которые казались бы откровенно неправдоподобными в свете того, что я знаю о Вернадском.

Время от времени Старицький плавает в датах жизни Вернадского или прямо говорит, что «не помнит» тот или иной эпизод биографии учёного, известный мне. Случается, что он объявляет ошибочными («вздор», «чепуха», «где вы такое вычитали?») те или иные сведения, которые я ему сообщаю. Неизменное раздражение (вплоть до едва скрываемой ярости) вызывает у Старицького чтение воспоминаний о Вернадском, оставленных современниками учёного.

Обширная литература о Вернадском и его научном наследии (прежде всего на русском и украинском языках) вызывает у Старицького смешанные чувства. С одной стороны, он не скрывает, что широкое признание «его» научных заслуг в Украине и в Российской Федерации вызывает у него радость и гордость. В то же время размах «вернадскологии» в этих странах при относительно скромном влиянии работ Вернадского за пределами бывшего СССР вызывает у Старицького не столько чувство, что «на Западе» его «не поняли», сколько подозрение, что в Украине и России его «переоценивают в угоду вненаучным соображениям»: «Носятся со мной, как с писаной торбой, чтобы в национальном пантеоне красовался ещё один “выдающийся учёный”».

Здесь я должна признаться, что при обсуждении научного наследия Вернадского и его мировоззрения мне особенно трудно не «подыгрывать» Старицькому; трудно маркировать или хотя бы держать в уме разницу между Старицьким и Вернадским. С самого начала мы со Старицьким договорились, что я буду обращаться к нему, как если бы он действительно был Вернадским (задавая вопросы во втором лице, не пытаясь «подловить» его на противоречиях и т. п.), но не буду скрывать, что не считаю его Вернадским. Более того, Старицький сам высказывал мнение, что его личность «едва ли вполне тождественна» личности Вернадского и, скорее, является её «слепком», «копией», «воспроизведением» и т. п. Несмотря на всё это, я часто ловлю себя на том, что забываю о своей установке «не видеть» в Старицьком Вернадского.