Повести л-ских писателей

И я на полном серьёзе пошла к лютеранской священнице. Ты бы, Алина, наверно, сказала: «к пасторке». Я нарочно к священнице пошла, потому что у нас незадолго до того женщин отстранили от [церковной] службы. У лютеран в Европе священницы давно в порядке вещей. В Латвии ещё при оккупации начали женщин рукополагать, в семидесятые годы. Но, видимо, попала кому-то в церковном руководстве вожжа под хвост. Постановили вдруг, что это плохо и так вообще нельзя.

Короче, нашла я священницу по имени Вайра Фишере. Думаю: «Вот, человек тридцать лет на посту. И вдруг её свои же гонят за то, что гениталии не те. Уж она-то всяко решила для себя проблему зла». Спрашиваю у Вайры: «Как вы для себя объясняете существование зла?» Вайра очень охотно, очень пространно мне ответила. У неё чудесный такой старомодный латышский. Я заслушалась. Киваю, думаю: «Блин, ну ни разу в жизни не слышала настолько здравой, стройной речи». А потом, вечером, попробовала мужу пересказать её доводы – и всё какая-то выходит беспомощная ерунда. Нестыковки везде, натяжки, передёргивания.

Я пишу Вайре: «Может, вы мне книжек посоветуете на эту тему?» Она: «Конечно, с удовольствием!» Насоветовала мне книжек. На латышском, на английском, на русском даже что-то. Нашла я эти книжки. И, понимаете, абсолютно то же самое: пока читаю, кажется: вот это блин да! Как логично! Сколько рациональных зёрен! Но только попробуешь в голове систематизировать прочитанное – какая-то фигня в сухом остатке.

С монологом Милды у меня ровно та же проблема. Я пытаюсь… Даже когда абстрагируюсь полностью от того, каким языком она говорит… От того, что действие происходит в Советском Союзе… Я пытаюсь…

Ну, не знаю, давайте вместе попробуем. По-серьёзному, по-честному. Давайте вообразим, что мы из выживших. Миллионы лет тому назад мы как-то выбрались из нашей нынешней безнадёги. Нет, миллиарды лет назад. [Мы] прошли все опасные развилки, пролезли сквозь все бутылочные горлышки. Ни разу не самоуничтожились. Мы так давно шагаем по пути прогресса, что наши технологии, как писал кто-то, неотличимы от волшебства, с точки зрения нынешнего гомо сапиенса. Наверное, они даже от космологических процессов неотличимы иногда.

Ура, мы сверхцивилизация. Что мы будем делать с нашим могуществом, с этой свободой действий? Какие цели будем перед собой ставить?

Насколько я помню, Милда нажимала на то, что это не вопрос физики или биологии. Или социологии. Это не вопрос для дисциплин, которые описывают и моделируют то, что происходит, – то есть которые объясняют мир с точки зрения стороннего наблюдателя. Это вопрос исключительно из области «Что делать?» Что нам делать? Это чисто, беспримесно этический вопрос. От первого лица.

Цивилизация, которую не связывают почти никакие практические ограничения, – она и не руководствуется почти ничем, кроме своей этики, своих нравственных принципов. У неё нет необходимостей, кроме нравственных. Ей не нужно бороться за выживание, не нужно выполнять никакую генетическую программу. Ей не нужно никого бояться, не нужно ни с кем соревноваться, никому ничего доказывать.

Что бы мы стали делать, оказавшись в такой ситуации?

Милда говорила, что в основе нашей, человеческой этики в конечном счёте лежит страдание. Она говорила, что этика возникает в два этапа. Сначала на планете появляются живые существа, которые могут испытывать боль и другие нехорошие ощущения. Могут страдать, одним словом. Где страдание, там и со-страдание. Возникают зачатки эмпатии. Некоторые животные – особенно те, что группами живут, – научаются сострадать другим животным.

Дальше, на втором этапе, появляются животные, которые понимают, что они страдают. Они могут говорить об этом и думать. Они могут отрефлексировать страдание – и своё, и чужое. Вместе с этой рефлексией начинает развиваться этика. Этот процесс идёт очень тяжело, через пень-колоду, постоянно забредает в тупики. Только в редчайших случаях он достигает своего логического завершения. Милда говорила, что [его логическое завершение – ] это некое состояние, при котором вся цивилизация, поголовно, знает, что в основе этики нет ничего, кроме страдания живых существ. И это точка, до которой большинство цивилизаций не успевают дорасти. Они самоуничтожаются.

Но выжившие достигают этой точки. По определению. Если бы они не успели каким-то чудом её достичь, они бы не выжили. Значит, и мы, в нашем мысленном эксперименте, прошли эту точку миллиарды лет назад. Значит, надо напрячься и вообразить, что происходит за этой точкой.