Повести л-ских писателей

– [ЗГНТМИ в дат. падеже] не удастся наскоком сломить украинскую оборону, – продолжила Коллонтай. – Война будет кровопролитной и долгой… Исход войны мне достоверно не известен… С ясностью видно лишь то… что её последствия могут значительно ускорить… или, напротив, на несколько десятилетий задержать… неизбежную гибель человеческой цивилизации… Конец абзаца. Следующий абзац…

– Подождите… – сказала Даша, достукивая «гибель человеческой цивилизации». – Подождите… Вы сама же… – Она посмотрела на Коллонтай с обидой, которую не было сил прятать. – Вы же говорили на днях, что ещё не совсем неизбежно. «У человечества есть приблизительно один шанс из двадцати восьми». Это вы говорили! Это ваши слова!

– Хорошо. Исправьте «неизбежную» на «весьма вероятную».

– …Исправила!

– Следующий абзац. Рекомендую вам планировать свою жизнь… исходя из неизбежности начала этой войны… в указанное время… Далее место и дата. Хельсинки… Квартира, кавычки открываются, «Александры Домонтович», кавычки закрываются… Двадцатое августа две тысячи двадцатого года… Написали?

– …Написала!

– Благодарю вас. Можете печатать. В двух экземплярах.

Даша послала файл на печать. Принтер на столе заурчал, зашуршал, выдавил из себя два листка офисной бумаги. Коллонтай прошла свой последний медленный круг по паркету и остановилась у стола. Взяла ручку из кружки с ручками и карандашами. Расписалась возле даты на обоих листках. Аккуратно положила ручку на один из них.

– Елизавета Александровна, – обратилась Коллонтай к Дьяконовой.

Лизаксанна сидела у другого конца стола, отвернувшись, и угрюмо глядела в непроглядное ночное окно.

– Елизавета Александровна, – повторила Коллонтай, когда Дьяконова всё-таки посмотрела на неё. – Вам не кажется иногда, что из всех удивительнейших изобретений, возникших после того, как нас с вами выдернули, шариковая ручка, при всей своей простоте, – едва ли не самое прекрасное?

Даша замерла. Она была уверена, что Дьяконова ответит чем-нибудь едким и оскорбительным. Какой-нибудь вербальной пощёчиной.

К её изумлению, Дьяконова ответила с точностью до наоборот. Её поджатые губы разжались и согнулись в детской улыбке. Лицо посветлело, как будто вместо Коллонтай ей показали щенка скотч-терьера.

– Да, – сказала Лизаксанна. – Как вы правы… Дьяконова столько бы всего написала, если бы у неё была шариковая ручка! Меня ведь, вы знаете… – Она обвела беглым взглядом фан-клуб л-ских писателей и вдруг пунцово покраснела. – Меня до сих пор не оставляет чувство, что, если пишешь этими новыми ручками… А тем более на этих прекрасных электрических приборах для письма… Кажется, что непременно напишется что-нибудь справедливое, точное… Что-нибудь безупречно правдивое…

– Я понимаю вас, – сказала Коллонтай. – В первые месяцы этой жизни у меня было похожее чувство.

Даже monsieur Verne

Хельсинки, Хямеэнтие, 35.

Ночь с 20 на 21 августа 2020 года

В общем, к полуночи записки фан-клуба ПЛП точно были готовы к отправке. Но никто и не думал расходиться. Последнее заседание в классическом составе (так его позднее назовёт Алина) продлилось всю ночь.

Сначала долго утешали Вернадского. Наливали ему воды и коньяку, водили пописать и ополоснуться, даже звонили косматому чуваку, который привозил КД марихуану, – хотели заказать срочную доставку, но чувак не брал трубку и не отвечал на сообщения; он никогда по ночам не работал. Потом, когда Вернадский таки затих и уснул, опять заспорили про «снежный шар». Старались толковать его в оптимистическом ключе или хотя бы в не очень депрессивном ключе, но получалось ещё менее убедительно, чем накануне. В разгар спора общим голосованием решили плюнуть на приличия и позвонить Лотте Йокинен из Полиции безопасности, главной специалистке по шарам. Йокинен звонок сбросила, но вскоре прислала ссылку на телегу. Созвонились там. Легче от разговора с Йокинен, правда, никому не стало. На просьбу описать самое главное чувство, остающееся от шаров, она, не задумываясь, ответила:

– Катастрофа. Чувство, что есть огромная катастрофа.

При этом говорила она сдавленным шёпотом из полутёмной ванной, чтобы не разбудить ребёнка и мужа. Из-за шёпота и полутьмы слово «катастрофа» прозвучало особенно жутко.

Несмотря на жуть и отчаяние, где-то к началу второго все проголодались. Сна не было ни в одном глазу (если не считать глаз Вернадского), так что без голосования, чистой аккламацией, решили устроить ночной ужин. С наименее доступных полок на кухне сгребли все недоеденные запасы Алининого отца: быстрые макароны, остатки немецкой гречки, кукурузу, протёртые томаты, какую-то фасоль в высокой банке с арабской вязью. Ещё нашлась банка борща – видимо, из местного магазина постсоветской снеди, как и немецкая гречка. Борщ сварили отдельно, налив побольше воды и досыпав перца. Из остального Даша с Тайной состряпали нечто вроде жидковатой запеканки.

Накрыли в большой комнате, расчистив стол.